Всем привет! Не знаю, сколько тут осталось живых, и кто меня видит здесь, в ленте, а не в инсте или телеге, которые я бодро веду.
Не могу не поделиться новостью. Знаю, что многим из вас симпатично, как я пишу. У меня был вынужденный перерыв, но сейчас я вернулась в литературу. Вошла в число победителей конкурса страшных рассазов, написала текст для антологии, напечаталсь в журнале и тд... Не важно. Главное, решила попробовать новый для себя жанр - любовное фэнтези, близкое к янг-адалту.
В качестве ТЗ и временного ограничения взяла условия одного из текущих конкурсов на литнет. Это феерия! За 2 оставшихся месяца мне нужно написать 300.000 знаков. На данный момент у меня их 116.000 (родила за 3 недели). С моим уровнем загруженности это подвиг Геракла. Но опыт очень инересный и полезный. Отдельный вызов - продвинуть там себя с нуля. Книгу выкладываешь, но ее никто не читает, и она там тонет в пучинах.
В общем, я здесь! Приглашаю вас стать моими первыми читателями!
Буду очень признательна, если получится помочь с получением рейтинга - поставить звездочку, подписаться, добавить текст в библиотеку, коммент, вот это вот все. Сейчас любая активность на счету. Надеюсь, текст вам понравится.
В прошлом посте я писала, что мои книги "Нелюди. Рождение Героя" и "Нелюди. Шаг в бездну" доступны на Литрес.
В общем, я решила посмотреть, что там у гиганта всеяруси Эксмо сейчас происходит. Теперь там упрощенная схема,- заполняешь неожиданно дружелюбную форму на сайте.
В 2 ночи отправила, часов в 12 дня я уже получила ответочку на электронную почту - по обоим томам. Робот писал, что текст подает большие надежды, но требует доработок. Нужно заказать в Эксмо услуги редактора, корректора и художника. А потом они издадут труд всей твоей жизни в своем онлайн подразделении издательства и будут продавать его на Литрес и сайтах-партнерах. Понятно, что за это время ознакомиться с историей невозможно. И всех графоманов по-простому направляют покупать услуги, а затем вкривую публиковаться на площадках, с которыми можно сотрудничать напрямую. Хотя понятно: если ты написал говно, то отредактировать его точно полезно.
Вообще, я в каком-то раздрае. То ли писать продолжение. То ли что-то другое в более востребованном жанре. То ли под конкурс. То ли вписаться в марафон. То ли опять забить на литературу. Но последнее делать совсем не хочется. Во мне накопились слова. Если бы я не жила в хаотичном ритме, раздираемая 3 детьми, кучей дел и тусящимся дома народом, я бы может даже сосредоточилась, чтобы их выразить. эмодзи тут не хватает.
Есть тут живые-активные?! Аууу! У меня для вас новость. Я ОПУБЛИКОВАЛА КНИГУ! Даже не одну! На Литрес доступны 2 тома моего фентези-проекта «Нелюди». ССЫЛКА ТУТ
Эта история 200% в стиле Джо, которого вы, возможно, еще помните. Только лучше, потому что я стала старше, мудрее, опытней как писатель. В «Нелюдях» есть все мои фирменные фишечки - темная атмосфера, неоднозначные герои и отношения, черный юмор, бытовой хоррор и ужасы. Слеш, гет и разное. Одна аннотация к книгам чего стоит.
Буду счастлива, если прочтете! А еще больше рада обратной связи! Ну и позитивным отзывам и оценкам, конечно! Те, любым положительным упоминаниям в социальных сетях. Очень хочется, чтобы цикл нашел свою аудитрию!
Блин, кажется, что все написанное выше выглядит фальшиво, такая маркетинговая замануха. Я 2 дня вымучиваю несколько строк. Которые даже близко не передают, сколько сил и души я вложила в проект, как продумывала каждую мелочь, - весь этот огромный мир, со всеми правилами, народами и нюансами. Событий и локаций хватит на толстенный многотомник, а мои герои в первых 2 томах только за порог вышли…
На самом деле, я счастлива, что отпустила жить эту историю. Поставила точку. Наши взаимоотношения с «Нелюдями» были весьма драматичны - запойная работа, несколько жестоких редакций, общение с издателями, несколько лет творческой тишины, надежды, разочарования, снова надежды…. Теперь страница перевернута. Мне приятно думать, что после всего созданного для других людей, по работе, не подписывая своим именем, я автор 2 опубликованных книг. А в черновике лежит часть 3 тома. И главное, я ощущаю свободу. На освободившееся место пришло творческое вдохновение. Хочется придумывать и печатать.
где меня найти и всякое такое П.С. Пароль от дайри сохранился только на старом жужжащем вентилятором ноуте. Этот динозавр едва пашет и так же хреново соображает. Не понимаю, как сюда войти с макбука, и что делать, если на моем динозавре слетит регистрация в дайри. Потому что не помню почту, на которую регистрировалась тысячу лет назад! И пароль тоже не могу вспомнить. А без этого не могу его заменить. Жопа!
Так что если вы меня потеряли и хотите посмотреть, кем я стала, как сейчас живу и все такое - подписывайтесь на инстаграм mama_iz_moscowcity. Не пугайтесь названия, одно время это был коммерческий мамский блог, но я давно не развиваю его в таком ключе. Зато выкладываю приколы из жизни, разные истории, огненные сториз, - тк у нас вечно треш и феерия. Не дайри, конечно, но весьма живенько и честненько.
У меня есть несколько кукол, которые я вот прям очень-очень хочу иметь у себя дома. Одна из них ирреалдолловская Ниа. Я пролетела с ее выпуском, но у меня осталась надежда, что в перспективе молд перевыпустят, - уж тогда я ее точно куплю! Потому что на вторичке стремные цены.
Внезапно ирреалдолл объявляют, что на Ниа такой спрос, такой спрос, - еще прошлых не разослали, держите довыпуск в новом цвете. А в следующий раз мы будем продавать ее очень нескоро, так что торопитесь, покупайте! По классике. Все эти преордеры выходят в самое неподходящее время. А у меня как раз прекратила списываться рассрочка на 5 что ли месяцев (чтобы покупка прошла относительно незаметно) за ирреалдолловскую же эноки (еще одна кукла мечты), и сейчас я совершенно точно не могу позволить себе вписаться даже в рассрочечную историю.
Хаха, с умилением вспоминаю время, когда у меня я сама была в приоритете вместе со своими хобби и интересами. А сейчас все на благо интересов семьи. То есть, это и мои интересы. Но Ниа жалко, да. Надеюсь с даст оф долл не пролететь, когда придет время.
Стала вести свой инстаграм mama_s_rublevki в формате блога-болталки. Все-таки, мне здесь (в смысле, в поселке, где я живу) очень не хватает общения. Инстаграм в этом случае гораздо удобней - между делом можно набрать коммент, между делом запилить в заметках и отредактировать пост. И фото, опять же... Я рада, что ко мне вернулось кукольное вдохновение. Снова начала с бжд что-то делать, снимать, играть. Блог с 2 мелкими ляльками гораздо более тяжеловесная и ответственная штука, даже чтобы сюда просто картиночки запилить. Там как-то незаметно проскальзывает.
Поэтому, если вам интересен мой текущий контент (в основном это забавная бытовуха, спиногрызы и куколки), заглядывайте в mama_s_rublevki
Меня преследует реклама с мужиком из риал транс хайр, который 25 миллионов волос пересадил. Он на меня так смотрит, будто мне срочно нужно волосы пересаживать. На самом деле, я хорошо понимаю, зачем это женщинам, но почему мужики так заморачиваются - хз. Обрился и ходи себе лысым, бородой тоже можно многое скорректировать. Уж точно экономичней и удобней, чем с этими грядочками на голове заморачиваться))
Протупила половину второй беременности и продолжаю тупить после родов. Недостаток сна превратил меня в комок ваты на ножках. Я чувствую какую-то тупиковую усталость, на этой стадии превращаешься в зомбаря-интроверта. Времени восстановиться очень мало - младенческие колики накатывают согласно закону подлости, те когда я ем, чем-то занимаюсь, в дневной сон старшей, вечером и ночью. Особенно, ночью, бугога. Хорошо, хоть гулять пока выходит без музыкального сопровождения. Конечно, все пройдет - пройдет и это. Даже достаточно быстро, - я уже упоминала, что в последние годы здорово научилась терпению, потому что я во всем Ждун)) С изданием книги у Ждуна, к сожалению, не сложилось, сроки переносили, просили доработать текст, переносили, переносили, в итоге формат не вписался в актуализированную линейку издательства. В общем, не весело, если учесть, что были озвучены финальные сроки выхода и мы типа "на следующей неделе" должны были подписать договор. Нехорошо, ну да ладно, такое случается... Заниматься всем этим сейчас нет ни времени, ни душевных сил, поэтому я заморозила проект. У меня, типа, от него отпуск. Может и к лучшему, хочу перезагрузиться и увлечься чем-то другим, может, удастся придумать нечто более универсальное и коммерческое (если останется это желание, остаться в литературе и придумывать в рамках большого формата). Ну и вернуться в перспективе к продвижению готовой работы, - очень уж мне самой нравится эта история, не хочется, чтобы она осталась в столе или книжкой для пары десятков читателей. Ну, все это планы на те прекрасные годы, когда у меня будет здравый ум и больше 15 минут в день. Блин, с одним детенышем просто бездна свободного времени)) Впрочем, придумывать все равно хочется, и разминка нужна, чтобы совсем не потерять хватку. Ради интереса взялась за два текста - попробовала отредактировать первые главы "Мозаики" (перечитала недавно, смешно и стыдненько с высоты прожитых годиков), плюс у меня еще есть часть триллера, который писала прошлой осенью на первых месяцах беременности, те, как я сейчас понимаю, в состоянии среднего адеквата, потому что текст перегружен и его нужно здорово чистить. Открываю файлики, что-то там колупаю, остаюсь стабильно недовольной собой. Несмотря на потребность писать, я мало чувствую слово, и вообще, сейчас мне ничего из хобби не нравится. Тексты кажутся топорными и незахватывающими, новые куклы пресными, фотки скучными и низкого качества, я не рисовала уже несколько лет... Словно все во мне выгорело и исчерпалось, а я по инерции продолжаю графоманить и занимать руки. Неприятное ощущение. Надеюсь, дело в моем собственном состоянии и субъективном восприятии реальности.
Ура. Отправили мне куклу на бис. Медитирую с трекером на сайт почты России. Мне очень нравится обновлять страницы, читать новые посты на форумах и свежие публикации (всегда есть элемент сюрприза), а тут действо приобретает дополнительный саспенс. Потеряется снова\не потеряется?
Вчера детеныш снова торжествовала, выкрикивая на разные лады "Аня - Жопа!!!" (у нее это получается славненько, вроде как "Зёпааа"). Основные носители жопы разъехались, так что мне интересно, откуда она это слово взяла и что оно значит. От малоговорящего малышарика хрен вразумительное добьешься... Сначала я думала, может, она так кроксы зовет, но нет - те у нее "шлепа". Сегодня идем бороться с моей социофобией - у дочери своя социальная жизнь, я сопровождаю ее на детский день рождения с аниматорами, тортиком от Агзамова и тд. Разложила зефирное платье гипюровой принцессы и попыталась прикинуть, ждать мне пришествие Жопы или пронесет. Тут с дневного сна заявилась детеныш, перемазанная плотным белым слоем салицило-цинковой мази. Это она так в гости собралась, - ждала событие целую неделю (прошлое посещенное настолько ее потрясло, что уже полгода помнит). Короче, физя, руки до локтя, ноги до колен, волосы, все белое... Я кое-как оттерла (водой с мылом мазь не смывается), и все равно Анька как мим. К тому же, белизна осталась в ушах, волосах, носу и тд. Ну, одна надежда, что за пару часов оно как-то впитается. Я вот удивляюсь, как ей ума хватило маркерами не изрисоваться)))
А так, вчера лежала в постели, душилась под весом живота, подушки для беременных, одеялка и тд, и думала, что, наверное, могла бы получиться история, как герой случайно вызвал себе мертвяка, тот выбрался из могилы и приехал на перекладных через весь город, по пути побродил и тд, и никто на него ни разу не обратил внимание. Мало ли чудаков ходит в Москве.
Не знаю пока, что делать с этой страницей. Рада, что она не в архиве, и на мой прошлый пост отозвались. Дайри живет, это прекрасно. Из всех соцсетей я использую только Инстаграм - очень удобно, я его искренне люблю, но формат по понятным причинам усеченный, к тому же, подвергается достаточно жесткой самоцензуре. Там по большей части розовопония про семью и прочих животных. А так, охреневаю в антиварикозных чулках. Мне кажется, они сдавливают не только ноги до бедер, но и вообще всю мою тушку, включая важный орган мозг. И бесят! В них жарко, тесно и хочется истерить))
Еще, подперла щеку и наблюдаю, что будет. Мне в первый раз за все мое хобби не прислали куклу. Посылка недешевая, что-то около 550 евро. На сайте meadowdoll был указан срок ожидания 6-9 месяцев, так что я с начала октября я долго не парилась, только недели 2 назад после перерыва помониторила коммьюнити, смотрю, оказывается, еще в апреле Никко разослали владельцам. А у меня ни трекера, ни письма, - вообще ничего. Непорядок. На почту отписалась - тишина... Спросила на фейсбуке у автора. Спустя несколько дней: ой, а ваша посылка пропала. Согласно скинутому трекеру, еще 23 апреля кукла была принята на почте Швеции, - ну и занавес, собственно. Почему автор этот трекер в день отправки не скинула покупателю, я не знаю, почитала, что в ее случае это нередкая тема, и русскоязычное коммьюнити справляются о волшебных циферках на фейсбуке. Мирослава, так зовут автора, судя по отзывам, приятная женщина. В общем, в понедельник она мне пообещала в конце этой недели отправить новую куклу из запасов (на этот раз с мейком), поэтому я честно дождалась пятницу и уточнила типа ну как, у вас все получается? Пока тишина... Мастер рассказывала, что за ее карьеру это 5 пропажа посылки, из них 4 отправления сгинули при отправке в Россию. Каждый раз с концами. Теперь наблюдаю, что будет. Надеюсь, получу новый трекер в ближайшее время. Я не сталкивалась с подобными ситуациями и пока не стала гуглить, что делать и на что рассчитывать покупателю, - думаю, авось пронесет. Хочется думать об авторе хорошо. Забавно все это: получается, жду похожую на Аньку Никко дольше, чем собственного второго детеныша, а мне уже скоро рожать. Так долго была "беременна" только сабиком Хной, но тогда у меня в заднице горел огонек оголтелого вдохновения и переключиться было не на что, а сейчас я спокойно функционирую в режиме ожидания. По правде, с тех пор я здорово прокачала навык - в последние несколько лет только и делаю, что в той или иной форме ждунствую, практически по всем возможным фронтам и параметрам. Не то, чтобы жизнь была поставлена на паузу, но она словно бы съехала в карман-рекреацию, где по-прежнему с разной степенью бурности функционирует. Нелепо просрать лучшие годы в ожидании "вот случится час Х и начнется житуха". Ну и можно принимать ставки, кого при удачном раскладе первым увижу, пластикового ребенка и плюшку, которая кипишит в животе.
Чета я опупела. У меня такое чувство, что я сожрала аэродромную плиту, она не переварилась и всем весом давит к земле, короче, я везде волочусь с этой плитой. Еще и недосып сказывается. Тяжелые дни, сопряженные с балаганом идиотизма.... Муж был в командировке, так что справлялась со всем одна, - вот малец и контузило. У меня обычно как, в стрессовых ситуациях я очень хорошо и спокойно держусь, внешне не сказать даже, что нервничаю, а после разваливаюсь и обтекаю.
Иногда думаю, сколько дерьма отмерено на стандартную семью и ее близкое окружение. И оно как, размазывается на протяжении всей жизни, или вот каждому отмерено, например, 10 лет сурового пиздеца - а там выходит рандомно, они могут либо всей своей жопой сразу навалиться, или размазаться говнецом на все протяжение жизни. Если бы мы играли с судьбой в карты, к настоящему времени набрался бы хороший такой набор антикозырей, про которые в дайри уж точно писать неохота, тот еще контент на любителя... Горшочек, не вари, короче. Когда я думаю, что с каждым годом становлюсь старше, вокруг меня люди не молодеют, и в каком-то уже достаточно обозримом будущем нам с мужем предстоит стать следующими тягловыми тяжеловесами, мне делается малец страшновато. Справимся, надеюсь. И вот так вот смотришь, - конечно, нифига нет в жизни справедливости, не сказать, что хоть что-то отмеряется или воздается по заслугам. Сплошь не внушающие оптимизма примеры, от которых сердце сжимается. На прошлой неделе я узнала, что у любимой родственницы дочь больна нелечащейся наследственной болезнью, и вот обе они больше всех такого кошмара не заслужили. Такие вот прям удивительные, хорошие, добрые люди, таких будто бы и не производят сейчас. Тьфу. Даже помочь ничем толком нельзя. Еще, ждем результатов по лечению онкологии у еще одного ребенка, сына по-настоящему дорогого мне человека. Страшно, блин!!! И вот говорят - счастье не в деньгах, главное, чтобы здоровье было. С одной стороны да, скажем,потому что ни одни деньги мира не помогут гарантированно вылечить ребенка от рака крови и дураку купить мозгов не получится. С другой стороны, вот у меня бабушка лежала парализованная 15 лет, а дед в образе кабачка - 9, и если бы у нас не было возможности отселить их и нанять им сиделку, мы бы с мамой, наверное, просто бы свихнулись. Особенно если учесть, что отношения с ними были не очень... Короче, надо запасаться соломкой и надеяться на лучшее. И чтобы закончить на позитивной ноте, пойду пожру))))
Все-таки мистер Долльше какую-то порабощающую меня скульптуру лепит, подвижную, живую, не идеальную, приятной толстоты, тяжести, фактуры... У меня есть его девочка Роза, с нынешними ограничениями это прям идеальная бжд для того, чтобы с ней возиться, шить, фотографировать и тд. Перекрасила ей физиономию, даже получилось что-то ненавязчиво-реалистичное, без разлюли-цветов, зомбячества и тд. Просто обычное нейтральное девичье личико. Мне все время кажется, что у Розы этой руки слишком длинные, потом смотрю - да нет, нормально все по пропорциям, просто мозг привык воспринимать бжд-кузнечиков, и на человеческих пророрциях голой куклы стопорится)) Недавно я здорово прокололась, когда Доллморовскую Шаби сначала покрасила под желтым электрическим светом, и на утро она показалась мне лупоглазым Брежневым, а потом неудачно смыла,- краска в полиуретан впиталась, несмотря на все ухищрения, тот остался в разводах, и второй мейк пришлось делать нарочито-ярким, чтобы перекрыть лажу (ну, конечно я ныла на весь инстраграм). Ручки пришлось тоже ярко тонировать, чтобы они не выглядели мертвыми протезами на фоне лица. В итоге, с пупсом стремно играть и еще стремнее на нее что-то шить, потому что все это безобразие царапается во время примерок, а в третий раз я красить боюсь, мало ли, какая серобурмалиновость проступит))) В общем, Розу очень осторожно покрасила, я б в депрессняк вплала наверное, если бы еще и ее изуродовала... И да, у меня выявилось скудоумие в области неиминга. Всех мелких называю "пупсиками". Фигня какая-то, уж долльшевской Розе-то точно нужно имя придумать... И еще определиться с обувью, чтобы была в размер и смотрелась реалистично и по возрасту... В общем, играюсь потихоньку, если это можно так назвать. Если бы сошлись предложение и финансовая возможность, я бы еще неоангелрелигиозную имда купила. Вот уж не думала, что меня будут тиники так переть))) Но с ними настолько удобней! Правда, сколько тиников я не смотрела, так и не нашла что-то по-настоящему для себя идеальное в том смысле, что или хреново двигаются, или топорные, или лица какие-то примитивные, или совсем не мое, а еще отдельным пунктом идут неправильные, недетские пропорции, и тут мой корабль садится на мель. Оказывается, это прям проблема, сваять нормального пузатенького детеныша, который в нашей реальности бы существовал, а не прилетел из королевства кривых зеркал. Имда в этом смысле про другое - мне они как арт-объект нравятся.
Тьма за стеклом щурилась и мигала. Дряхлый вагон отрабатывал последние месяцы, он тяжело переваливался, гремел и светил желтым электрическим светом. В его шумном брюхе на охровых стенах пестрели пластыри с рекламой. Через открытые форточки врывался дух креозота, сквозняк подбрасывал седые волосы Зинаиды Геннадьевны, она щурилась и поправляла фетровую шляпку. Во время остановок поезд бубнел женским голосом, и в воздухе проявлялась застойная вонь мокрых зонтов и взопревшей одежды. Там, наверху, моросил дождь. В вагоне возвращались домой куртки и пальто цвета гудрона, иногда асфальтовые, темно-синие или уныло-коричневые. К верхней одежде прилагались лица, одутловатые, рыхло-бледные, непроспавшиеся, случались даже рожи и морды, - но лица, пожалуй, попадались все-таки чаще. Люди закрывались в собственных мыслях, пялились в экраны смартфонов, засыпали при любой неудобной возможности, - и не знали, что в такие моменты открывается исподнее их настоящих существ. Зинаида Геннадьевна любила подглядывать за пассажирами. Она садилась, только когда предлагали; место уступали не часто. Качаясь вместе с вагоном, женщина висела на поручне и пристально всматривалась в попутчиков. Мужчины и молодежь прятали глаза, напоминая обруганных хозяином псов. После кольца она проехала семь остановок. Вышла, осторожно перешагнув провал между полом вагона и гранитным перроном. Казалось, оттуда, из узенькой тьмы, может выползти и хватануть сухая рука. На станционной скамейке лежал забытый зонт, похожий на дохлую летучую мышь. Зинаида Геннадьевна воровато огляделась, - на нее никто не смотрел. Просеменила к находке, цаплей сграбила зонт и спрятала, сунув мокрую тушку в авоську с контейнерами из-под обеда. Забытые в метро вещи были ее большим интересом. Пустые бутылки, зонты, телефоны, перчатки (кожаные и вязаные, правые и левые), шарфы, шапки, пакетики с одноразовыми платками, кошельки, книги, игрушки, наушники, хорошенькие кофейные стаканчики из картона, забытые сумки и истасканные пластиковые пакеты, - все это женщина бережно собирала и относила туда, куда следует. На улице ее облапила промозглая апрельская сырость. Дождь едва моросил, по влажному асфальту елозили фары, в лужах отражались огни вывесок и желтковый свет фонарей. Весной не пахло. Никто не приметил момент, когда свинцовый день сменился вечерними сумерками, люди поднимались из перехода и спешили, не глядя по сторонам. Нахохлившись, Зинаида Геннадьевна ждала под козырьком остановки автобус. Найденный зонт жег руку торжественным жаром, будто наспех схороненный осколок кометы. Ей сложно давалось бездействие, - с усилием выждав минуту, женщина посеменила пешком, чувствуя, как под шерстяной юбкой трутся тучные бедра и как отекшие щиколотки распирают молнию полусапожек. Автобус обогнал ее на перекрестке. читать дальшеИх с Артемкой дом был обнесен кладбищенской зеленой оградкой. Блочный прямоугольник был подавлен, оттерт и зажат построенным на бывшей собачьей площадке комплексом о сорока четырех этажах. Родной дом снизу вверх глядел на гиганта, раззявив ротик подъездной двери, - точно впавший в детство старик. Пусть соседи подавятся входной группой с самшитами и выхолощенными свечками туй! Когда Артемка пошел в подготовительный класс, Зинаида Геннадьевна разбила под своими окнами большой сад с черемухой, с барбарисом, акацией и пышными клумбами. Теперь этим уголком изобилия гордились жильцы всех семидесяти двух квартир. Лианы дикого винограда льнули к стене, карабкаясь к окнам третьего этажа, - иногда оттуда высовывалась вздорная бабка Михайловна и большими портняжными ножницами кромсала везде, куда могла дотянуться. Виноград вился и непотребно темнел, похожий на лобковые волосы. Муторный, мрачный сезон никак не хотел уходить, - в такие сизые дни все казалось уродливым. Даже сад Зинаиды Геннадьевны выглядел жалким. Топорщились плешивые пруточки кустов, за ветку старой черемухи зацепилась тряпица, - похоже, снова синтетические бабьи трусы, которые придется стаскивать шваброй. На оголившейся после снежного плена земле валялись бычки, скорлупки яиц и сор, осевший за зиму в сугробах. Их дом смотрелся угрюмой коробочкой, обрамленной пояском из крашеных в желтое труб, промазанные цементом межплитные стыки зияли шрамами на керамзитобетонном лице… «Скорей бы май-месяц», - вздохнула Зинаида Геннадьевна, мысленно нарисовав открытку из будущего, сочные зеленые листья, ароматную пену соцветий, яркие всплески на огороженных клумбах… Ее хозяйство разграничивалось самодельным бордюром. Шеренги вкопанных горлышком вниз двухлитровых бутылок, крашеных белой масляной краской, были похожи на огромные зубы, выпершие из тугой десны грунта. Они изгибались и завивались спиралями, змеились, гнулись, волочились по альпийскому перепаду высот, словно пластиковые гельминты, расползающиеся из чрева девятиэтажки. Вредные для здоровья напитки семья Ивановых не покупала, поэтому Зинаида Геннадьевна в течение нескольких лет собирала подходящую тару по бакам. Женщина ступила в известковую пасть. С каждым шагом почва под ее подошвами проминалась и чавкала, пачкая обувь бурой пенкой слюны. Она добралась до стены дома, где в трещине прятала складную лопатку. Мельком проверила окна первого этажа, - кухни и своей комнаты, - декабрист, герань и спатифиллум выделялись черными силуэтами на фоне паутинки вязанных крючком занавесок. Свет уличного фонаря пропитал самодельный тюль желтизной. Она извлекла тушку зонта, потом сложенный пластиковый пакет, бережно расстелила его на асфальтовом языке прямо под цоколем, притулив сверху авоську с контейнерами и заношенный ридикюль. Грузовик магазина ковров удачно закрывал вид на садик с дороги. Убедившись, что никто вовсе не наблюдает, Зинаида Геннадьевна подобрала юбку, села на корточки, раскрыла лопатку и начала рыть. Вскоре полотно наткнулось на твердое, - не успевшую сгнить обложку пятого томика Блока. Женщина припомнила, что слева закопала спортивную сумку с маленькими, почти новыми кроссовками и бархатной завязкой для волос. Она поерзала по-утиному, сдвинулась и нашла свободное место. Зонт был посажен, правильным образом, плоской головой вверх. «Скорей бы май-месяц», - снова подумала Зинаида Геннадьевна. Она встала, оправила юбку и подобрала свои вещи. В квартире было тепло, пахло родным запахом дома: капустными щами, мебельным формальдегидом, пылью в узорах настенных ковров и залежавшимся постельным бельем. Стараясь не шуметь, женщина вымыла руки, затем переоделась в своей милой комнатке. Софа, черный куб телевизора, лакированное пианино, на котором никогда не играли, и другие поверхности были накрыты самодельными кружевными салфетками, легкими, как тополиный пух. Блестящий китайский халат Зинаиды Геннадьевны выделялся ярким пятном и по-восточному пышно золотился драконами. Этот густо-багровый наряд был подарком Артемки на день рождения: сын заказал доставку курьером. Каждый вечер Зинаида Геннадьевна облачалась в домашнее с гордостью столь же щемящей, какую испытывала в момент поздравления. Платье казалось частью чужого, роскошного мира, мира о сорока четырех этажах со свечками туй. Закончив туалет, хозяйка решила собрать на стол к ужину. В коридоре она опустила глаза, не увидела под дверью Артемкиной комнаты полосу ночника и резко остановилась. Сын боялся засыпать в темноте. Впервые за несколько лет свет в его комнате не горел. Сердце задрыгалось в истеричном набате. Зинаида Геннадьевна рывком распахнула дверь и ударила по двухчастной плашке электрики. Что-то щелкнуло, светильник срыгнул рыхлым светом. В комнате давно не проветривали. Крепкий мужской дух смешивался с запахом растворимого кофе, одеяло на неприбранной постели сбилось в гнездо, на заставке монитора крутились и изгибались цифры часов. Платяной шкаф остался стоять распахнутым настежь, опрятные стопочки редко пользуемой одежды были безжалостно разворошены. Артемка ушел из дома! Со дна живота поднялась ледяная волна, окатила, не церемонясь, - Зинаиду Геннадьевну повело, она оперлась лбом о косяк, чувствуя, как от ужаса холодеют ладони. Потом на чужих, будто двух гипсовых чурбанах вернулась к обувному шкафу. Да. Так и есть. На запылившейся, давно неиспользуемой Артемкиной полке отсутствовали выходные туфли, слишком легкие для апрельской погоды. Что-то случилось? Куда, куда ушел сын? Почему заранее ничего не сказал?! Даже не подумал посоветоваться и спросить разрешения! Еще и шапку наверняка не надел! Догадка опалила душу тревогой, все существо Зинаиды Геннадьевны скорчилось под гнетом дурного предчувствия. Она начала искать в мохрящемся пленкой коридорном шкафу. Грабельки пальцев цеплялись за шарфы и перчатки, - руки вдруг сделались непослушными лапками с узелками разбитых суставов. Ее желтые, словно стяпляпанные из заветренной сырной нарезки, ногти вызвали отвращение. Сразу же сделалось совестно. Артемка, ее единственный, драгоценный Артемка пропал, возможно, с ним случилось нечто ужасное, а она думает о себе, об исчерпанной молодости, о костях и увядшей некрасоте… Где он? Вдруг связался с нехорошей компанией? Под ребрами отчаянно возился, царапал и колошматил по потрохам страх. Всхлипнув, Зинаида Геннадьевна сжала синюю, папкину еще финскую шапку, - ну конечно, Артемка даже не подумал захватить ее для тепла! Теперь наверняка заболеет. Женщина сделала несколько грузных шагов в сторону кухни. Казалось, из нее, как их прохудившегося мешка, высыпается жизнь и остается лежать трухой на линолеуме. На столе обнаружился сложенный вдвое тетрадный листок. Мать дрожащими руками развернула записку, несколько раз перечитала опрятный почерк Артемки. Все буквы были выведены синей шариковой ручкой, с полагающимися отличнику каллиграфическими завитушками: «Мама, не волнуйся, все хорошо. Ушел гулять. Буду около 22:00». Гулять?! Шапочка выпала из ослабевших пальцев вместе с запиской, женщина обрушилась на табурет. У нее не осталось сил даже на то, чтобы достать из холодильника пузырек и отмерить лекарство. Зинаида Геннадьевна крупно вздрогнула, уткнулась лбом в ладонь и влажным, немигающим взглядом уставилась в окно. Раскашлялся и уехал грузовичок магазина ковров. Через минуту на его место встал большой внедорожник, - и вид на дорогу к подъезду закрылся. Как, как сын смел уйти и не предупредить утром маму?! Куда его понесло на ночь глядя! Настенные часы показывали 19:21. Зинаида Геннадьевна приготовилась ждать. Она привыкла, что Артемка всегда находился в квартире. Он был душой, сердцем, голосом и улыбкой этого дома. Без него жилище разваливалось: пучился старый линолеум, лоснились выцветшие обои, квадратные плешины отвалившейся плитки зияли как язвы. Стены сохли, на затылок давил истоптанный соседями низенький потолок. Халат тоже начал стеснять. Зинаида Геннадьевна почувствовала себя принарядившейся жабой, завернутой в яркий пакетик из-под съеденных чипсов. В сентябре сыну исполняется сорок. Сюда Артемку, крохотного, свистящего носом младенчика, принесли из роддома, здесь он болел, здесь играл, читал книги, клеил модельки и рисовал, сюда вернулся после учебы и тут стал трудиться на серьезной работе. Зарплату теперь перечисляли на карточку, рабочее место было надомным, - и Артемка стал терять интерес к происходящему вне квартиры. В последние годы он не ходил дальше мусоропровода. Зинаида Геннадьевна была этому рада. С таким удобным, непьющим, взрослым ребенком все в их размеренной жизни казалось стабильным. Ей нравилось видеть под дверью свет ночника, нравились совместные обеды и ужины, нравилось, насколько они с сыном близки, - наивная, она верила, что у них не осталось друг от друга секретов. Она пыталась припомнить, каким Артемка казался в эти последние дни: обычным или чудным? Что она упустила, где не смогла доглядеть? Пожалуй, сын работал чуть больше обычного, питался скудно и бегло, не желал обсуждать телешоу, при первой возможности возвращался к себе. Он ворчал, что «подгорает проект». 20:06. Теперь время тянулось подобно смоле. Хозяйка с трудом наклонилась и подцепила синюю шапочку, походя изумившись, какой немощной выглядит эта вещица, как не соответствует времени, и как, в общем-то, горько, что у сына осталась лишь эта истрепанная, еще дедова лыжная шапка, так похожая на саму Зинаиду Геннадьевну. С безжалостной ясностью женщина почувствовала себя той, кем, пожалуй, была, - одинокой, никому не нужной старухой, брюзжащей обузой для взрослого сына, которому посвятила всю свою трудную, не особенно дружелюбную жизнь. Она всегда учила Артемку соблюдать пунктуальность, но к 22:00 тот не вернулся. Зинаида Геннадьевна поднялась, постояла, повозила пальцем по скатерти, с усилием собирая в памяти обновленные телефоны, - скорой, полиции, службы спасения, - затем накапала валокордина. Запах обиды выполз из пузырька и растекся по квартире, вытеснив все остальные. В 22:10 порожнее ожидание сделалось невыносимым. Зинаида Геннадьевна пошла к себе в комнату, где начала шарить в шкафу, выбирая теплую одежду для улицы. Ее колотило ознобом. Поворот ключа был подобен громовому раскату. Артемка долго не мог справиться с заедающим замком, он забыл, что нужно надавить плечом на дерматиновую плитку двери, а потом отпустить, потянув за ключ на себя, - и чужаком ломился в собственную квартиру. Узор на обоях напротив Зинаиды Геннадьевны тошнотворно качнулся, затем поползли сами стены. Как в парковом аттракционе-иллюзии, женщину закрутило, грубо вжав в пианино. Спотыкаясь, она оторвалась от лакированной тумбы, чуть не упала, плеснула рукой, случайно поймала косяк и привалилась к его спасительной твердости. Пол вздымало, как палубу в шторм. Ком дурноты успел подняться к самому ее горлу. Сглотнув, мать сложила на груди руки, распрямилась и тяжело посмотрела на сына. Конечно же, тот вернулся без шапки. Благородно поседевшие волосы были собраны в хвост, из-за влажности они слиплись, на макушке розовела зябкая лысинка. Кожаные туфли, похоже, промокли, их острые мысы забрызгались грязью. Пряча глаза, как пассажиры в метро, Артемка возился на пороге: прикрывал дверь, гремел замками и железной цепочкой, топтался большими ногами на коврике, сопел над молнией куртки. Даже сквозь дурноту Зинаида Геннадьевна почувствовала жестокую правду: сын предпочел бы вернуться в пустую квартиру, он не хотел ей ничего объяснять. Артемка казался потерянным и восторженным одновременно, под толстыми линзами очков блестели большие, всегда по-совиному вытаращенные глаза. Зеркала души, они не умели лгать и обо всем говорили. - Ты пил? - Отрывисто бросила Зинаида Геннадьевна. - Только чашку кофе. - Быстро признался Артемка. - С молоком. Совсем как в детстве, под обвинительным взглядом матери его ширококостная, мешковатая теперь фигура начала усыхать и словно бы уменьшаться в размерах. Потупившись, сын присел и начал терзать шнурки на ботинках. Зинаида Геннадьевна смотрела на него сверху вниз. Она холодно выплюнула: - Ты где был? - Ну мам… Пришлось надавить: - Где, спрашиваю, ты был? Почему не предупредил? Я что, должна тебя искать по притонам? Или по больницам высматривать? Ты на меня, на меня погляди. Голову свою подними и увидь, как мать едва не довел до инфаркта. Может, уже как твой отец начинаешь..? - Я же оставил записку. - Промямлил Артемка, с трудом стаскивая нарядную туфлю. - Никто не виноват, что у тебя до сих пор нет мобильного. Если волнуешься, позвонила бы мне с городского. Зинаида Геннадьевна почувствовала звонкий удар, словно ей впрямь отвесили оплеуху. Она даже не вспомнила про телефонную трубку, только гадала, страдала да крепко тревожилась. Потом осознала, что Артемка уводит ее в сторону от разговора. - Хорошо. Но заранее почему не предупредил? Я бы выбрала тебе одежду. Посмотри, какая сейчас погода ужасная, то мокрый снег, то дождь, ветер сильный. Если назавтра ты заболеешь, что тогда делать? Мне за тобой ходить, таскать бульоны и чай, придется брать отгул за свой счет, сам знаешь, как сейчас нелегко, возраст не тот, за любой приработок нужно держаться. Надо ведь, вырастила эгоиста на свою го… - Я познакомился с девушкой, мам - Перебил сын. Зинаида Геннадьевна тихо вскрикнула. Казалось, Артемка достал изогнутый кинжал янычара, воткнул ей в живот и начал медленно проворачивать, выпуская наружу все четыре метра кишки. В глазах у нее потемнело. - То есть… Как это с девушкой? - Промямлила мать, отступая в сторону спасительной плоскости табурета на кухне. - Ее Маша зовут. Она мне первая написала, в Одноклассники. А сегодня позвала на кофе в кафе. Люстра под потолком испуганно замигала. Наверное, только поэтому на глаза наползли ядовитые горошины слез: - Так. И… Что это за девушка? - Да ты не волнуйся, мам. - Широко ухмыльнулся Артемка. - У меня все хорошо. Она может жить здесь, у нас же двухкомнатная квартира. - Как это «здесь»? - Прошептала Зинаида Геннадьевна. Устойчивый, благоустроенный мир разрушился за мгновение, - вторжение чужого, враждебного существа выпятило хрупкость того, что создавалось десятилетиями. Ненаглядный, любимый, драгоценный сынок нашел неизвестно какую девицу и даже думает притащить в дом, - ее, чужачку, в квартиру Зинаиды Геннадьевны! Чтобы соплюшка пользовалась санузлом, готовила на ее кухне, дышала, ходила, трогала вещи, перечила, огрызалась и настраивала сына против единственной матери. А этот! Каков хитрец, а? Ловко затихарился, все провернул за спиной, - предатель, как все ихнее мужицкое племя. Словно пассажиры в час пик, слова столпились под горлом. Зинаида Геннадьевна едва прохрипела: - Эта… Мария. Она не отсюда? - Ну да. - С гордостью несмышленыша подтвердил догадку Артемка. - Снимает жилье с коллегами на троих, дежурит на кассе в супермаркете, два на два. Дома у нее ребенок, шестилетка, как раз осенью в школу идти. Пацан тебе очень понравится. Она хорошая девушка, знаешь, как с ней интересно? Говорит, я очень смешной. Зинаида Геннадьевна прикрыла глаза и крепко, до белизны сжала пальцами переносицу. Сын собрался вести в дом лимитчицу, какую-то разбитную кассиршу с прицепом, охотницу за квартирами. Такая Маша обставит сейчас дуралея, вытравит бабку и заживет припеваючи. Сучью породу женщина хорошо знала: они как плесень заводятся, ничем их не выгонишь, сами кого хочешь сживут. Приходят и пользуют все готовенькое. Наверное, двери уже закрывались, - сдерживаемые было слова ринулись наружу всем скопом. Зинаида Геннадьевна взвыла: - Артем! Ты себя видел?! Где мы, а где кассирша из супермаркета?! С чужим ребенком, незнамо от кого набрюхаченным! У нее небось даже высшего образования нет! Семья свиней кормит в деревне, бухают не просыхая! Алкашня! Приедут! Сюда к нам приедут! В дом к нам сюда! Соседи отозвались яростным стуком по батарее. Но Зинаида Геннадьевна сама стала как батарея, на самой грани того, чтобы рвануло где-нибудь в шве и обварило всех кипятком. Сейчас она ничего не боялась. Еще раз позволят себе оскорбительно бзденькнуть, сама поднимется на этаж, будет трезвонить в дверные звонки и вопить, что думает по поводу трусливых стучал. Ощутив свою дикую, вольную, непривычную силу, женщина уже ровнее сказала: - Пока здесь живу, твоим Машкам места не будет. Надо же, никакой благодарности, хочет мать в могилу спровадить. Я что, о тебе плохо забочусь? Артем стоял в дверях кухни, закрывая собой весь проход, огромный, будто медведь, запертый в клети малогабаритной квартиры. - Мам, тебе же любая не понравится. - Тихо признал сын. - Хоть эта Маша, хоть дочь академика. Даже Леночка. Леночку-то помнишь еще? Как ты ее костерила? А теперь, небось, локти кусаешь? У тебя все плохие, всегда. А мы сами кто? Мам, посмотри на нас, как мы живем. Я инвалид. Ты уборщица, тебе в одном лифте с сотрудниками ездить нельзя, зато гонору, как у графини. Без мужа, только отца моего костеришь. Меня совсем задушила. Жить не даешь. Я сам уже старый, сам могу за себя думать. Один раз на свида… Перебив, заверещал телефон. Артемка полез в карман брюк, глянул на захватанный экранчик, - тот отразился в стеклах очков двумя прямоугольными пятнами. Кожа сына осветилось мертвенным голубым светом, потом Зинаида Геннадьевна поняла, что Артемка побледнел по-настоящему. Лицо его вытянулось, глаза заморгали, часто-часто, как в детстве. Он грохнул трубкой по кухонному столу, развернулся и пошел в свою комнату. Мобильный остался включенным. Зинаида Геннадьевна успела трижды перечитать сообщение: «Никогда больше не пиши мне и не звони. Придурок». Чистое, незамутненное счастье рвануло во мраке истерзанной тревогой души, искорки радости окатили волной живительной силы, вымывая гадкое, илистое ощущение пережитого кошмара. Беда отступила. Ее Артемка никому не был нужен, даже приживале с ребенком! А этот гороховый шут уже успел придумать семью… Зинаида Геннадьевна поспешила в комнату сына. Тот лежал на смятой постели, повернувшись к стене. Совсем как в детстве, она села в ногах и тихонько начала говорить. Артемка слушал, позволив гладить по широким мягким плечам и седой голове. Теперь он со всем соглашался. Они поужинали куриными ножками с разжаренным толченым картофелем. Зинаида Геннадьевна порезала два горьковатых, пахнущих весной огурца. Пили чай с пряниками и рассыпными конфетами. На радостях хозяйка позволила себе разгуляться - она без стыда съела пряник, трюфель и три халвы в шоколаде. После женщина долго лежала без сна, уставившись в потолок: из окна падал уютный свет фонаря. Сквозь кружевную тень тюля с несокрушимой годами настойчивостью тянулись черные усики люстры. Зинаида Геннадьевна не стала закрывать форточку, с улицы приятно тянуло ночной свежестью. Под стеной дома укоренялся, вливался в новую жизнь найденный зонт. Подошел к концу очередной день, - на сей раз удивительный, напомнивший, как мал и хрупок созданный нами мир, как зыбко наше уютное счастье. Этот день говорил, что нужно радоваться каждой минуте, стремиться жить здесь и сейчас, ценить близких и не отказывать в поддержке нуждающимся. «Скоро май» - почувствовала, наконец, Зинаида Геннадьевна и улыбнулась. У них с Артемкой все снова было замечательно.
В машине было душно, пахло разгоряченным пластиковым салоном. Они давно съехали с шоссе, теперь с каждым километром дорога плохела. Такси билось колесами о выбоины в бледном асфальте, вместе с ним дергало Наташу, и дрожал весь ее мир, и согласно трясла башкой глупая бархатная собачка, и делалось все более тошно. Наташа сослала себя в ссылку. За спиной осталась вся ее тридцатипятилетняя жизнь, длинная, как веревка у висельника, и с такой же петлей на конце. Машина времени, одноглазый Opel, вез в прошлое женщину с одним чемоданом, умную, состоявшуюся, и все равно - беспросветную дуру. Они быстро выбрались из двухтысячных, потом ехали в девяностых. Миновали рынки, шашлычные, кучки вылинявших людей, будто ждущих свои маршрутки годами, одиноко стоящих женщин в тесной одежде, - этих Наташа сразу узнала. Сквозь стекло она долго смотрела на мелькающие дома. Появлялись и пропадали сморщенные личики покосившихся пятистенок, попирали землю респектабельные коттеджи, коваными флюгерами грозили башенки на краснокирпичных жилищах бывших братков, большими окнами глядели на мир несуразные летние домики. Построенные руками отцов и мужей, они имели вид чуть неловкий и за себя извиняющийся, словно узнали оценку архитектурной комиссии. Оплевавшись бельем, лежали бруски панельных домов. Заборы. Каменные. Деревянные. Из бруса. Жестяные. Блочные. Смешанные. Разные. Заборы. Но полей и лесов становилось все больше. Без интереса Наташа ползла взглядом по разноцветным лоскутьям, - все оттенки зеленого, белые брызги пасущихся коров, высокое небо с ватными облаками. Населенные пункты приветствовали указателями на тоненьких ножках, вскоре их смешные названия перечеркивались кумачовой полоской и стремительно забывались. Клонило в сон. Наташа вяло удивлялась: надо же, и здесь люди живут…Везде люди живут… Что они делают? До Москвы так далеко… Ее внимание привлекли лишь торговые развалы. Из зимних ларьков к магистрали выплеснулись сотни задохшихся в полиэтилене мягких игрушек. Пекло солнце, машины пролетали, пылили, с фланга к полчищу мишек примыкало лихое каре, составленное из нескольких тысяч садовых фигур. Все это изобилие странных существ трепыхалось пленкой, било флагами, слепило химической краской и дешевым искусственным мехом. Ни одна игрушка не была милой. В большом медведе можно было спрятать труп человека. Пожалуйста, остановите, - успела пискнуть она. Водила понимающе хмыкнул. Наташа подхватила сумку и выбралась из такси. Словно на трапе, ее щедро обдало жаром. Асфальт плавился, у горизонта дорога и деревья кривились, как миражи, пахло копотью от прогрохотавшего в смоляных клубах самосвала. Краснокожие продавцы кучковались в тени, носили сумочки на животах, грызли семки и слушали жужжащее радио. На возможную покупательницу они уставились глазами блокадников. Смутившись, Наташа осторожно шагнула вперед. читать дальше«Как похоже на мою жизнь», - ее окатило желчной горечью. Среди садовых фигур заблудилась яга, окруженная петушками, козами, жабами… Глаза увлажнились, она украдкой от продавцов утерла щеку. Так неловко, что сорвалась и не купила подарок, только нахватала в супермаркете тележку еды и пять бутылок вина, больше не смогла унести. Что дарить бабе Вере, было не ясно. Но клумба, пожалуй, имеется у каждой деревенской старухи. Наташа наспех выбрала гнома с большим золоченым ключом, как ребенка, облапила торчащую из фасовочного пакета фигурку и отнесла в такси. Водитель не потрудился выйти и помочь открыть дверь, - с мелочным облегчением она решила не оставлять ему чаевых. Злость на людей, и, в особенности, на мужчин, в ней еще тлела, угрожающее мерцая красными глазами углей. Машину Наташа наняла, чтобы не добираться на перекладных. Ей было все равно, как дорого встанет дорога. Едва таксист понял, что пассажирка не склонна к дорожным беседам, он крутанул рыльце радио громче. Зазвучала попса. Ля.Ля.Ля. Когда влюбляешься, кажется, что все песни мира говорят о тебе, будто ты и есть сочинитель безыскусных рядочков из слов. Ля.Ля.Ля. Твоя сердечная жила поет. Когда расстаешься - то же самое. Только теперь нутро кровоточит розовыми слезами. Ля.Ля.Ля. Какая пошлость. Московская квартира сдана, деньги упали на карточку. Без Сергея Наташа не знала, как оставаться на Ленинском, где все в одночасье стало чужим, декорацией в безлюдном съемочном павильоне, три комнаты, кухня, санузел, выложенный итальянской керамикой - они долго спорили, какой именно цвет фермерского яйца подобрать. Стены и полки оказались лотками уцененных товаров: сувениры, статуэтки, картины без мужа не стоили ничего. А он все делал красиво. И ушел тоже красиво, оставив жилплощадь бывшей супруге, но что-то в доме, да и в самой Наташе сломалось. Большую часть барахла она сразу же выбросила, на что не поднялась рука - сгребла, кое-как упихала в купленные картонные коробки и вызвала грузчиков доставить их в боксы временного хранения. Кажется, случайно сдала туда и свою душу. Наташа стала такой же гулко-пустой, как новенькое алюминиевое ведро. Дура, дура, дальше сисек не видела. Эта сучка не просто украла Сережу, она забрала Наташину жизнь целиком. Общие, со школы друзья оказались не ее, а его. Подружки с их бабьей чуйкой стали держаться подальше, словно боялись, что плесень несчастья перекинется и на их румяные семьи. С работой вышло удобно - она не успела вписаться в новый проект и пару месяцев могла давиться вином и свободой. Цыганку Наташа мельком успела увидеть - на страничке больше не своей подруги в фейсбуке. Там деснами улыбался Сережа, - ее, Наташин Сережа, - и обнимал за талию некрасивую, невысокую, немолодую, полноватую женщину с беременным животом. Как же так?! Как же его скупое «давай не будем спешить, мы еще не готовы»? Наташа сняла однокомнатную на севере, подальше от Ленинского. Квартира была как макет, ослепительно белой и ненастоящей. Жить в ней было нельзя. Наташа перевезла туда свои вещи и спала на стерильной, пахнущей влажной уборкой односпальной кровати. Утром, - было уже 11:45, - ее разбудила мелодия вызова. Беспокоила Вера Павловна, кажется, двоюродная сестра бабушки по папиной линии, - Наташа всегда путалась в неблизком родстве. Звонить эта дальняя бабушка повадилась лет пять назад, как-то разузнав номер. Сначала Наташа с трудом терпела редкие, обрывистые разговоры, а потом к ним привыкла. С праздниками бабушка Вера никогда не поздравляла. У старухи до сих пор не было мобильного телефона, пожилая женщина всегда набирала с почты сама и кричала в трубку так громко, будто дозванивалась с другой планеты. Из Москвы Наташе именно так и казалось. Она представляла, как бабушка горбится на клеенчатом стуле, держит пухлую трубку, из которой выдавилась витая кишка, и вопит на весь зал, а жирная почтальонша то морщится, то согласно кивает. Пахнет коробками, коричневым скотчем и газетной бумагой, масляная краска осыпалась с подоконников, обнажив их седое исподнее. Ну что, разошлась со своим-то?! - Проорала бабушка так, что из ушей чуть не вынесло гарнитуру. Откуда ты знаешь?! - Выдохнула огорошенная Наташа. Но бабушка ее не слушала вовсе, с прямотой и настойчивостью отставного полковника она восклицала о том, что внучка должна, просто обязана приехать к ней на пироги, в деревню Лучки, пожить хотя бы недельку, как в детстве, - и все дурное забудется. Лето, природа любое горюшко лечат, к тому же, бабушке срочно нужно показать ей что-то особенно важное. Не телефонный разговор! Приезжай! Прям завтра же приезжай! Обязательно! Наташа хотела отказаться, вежливым гвоздем стукнувшись в стену бабвериных криков. Но та пронзительно, высоким голосом вопила о том, что непременно познакомит внучку со своим Колькой. Про дядю Колю Наташа была наслышана от отца, то ли муж, то ли жених Веры Павловны в середине шестидесятых ушел за водкой и утонул упитой мордой в канаве, а та до сих пор смириться не может, всем говорит, что ее ненаглядный - героический советский разведчик. Всего на мгновение Наташа задумалась, - простота решения ее оглушила. В самом деле, а почему бы и нет? Отчего не поехать прямо с утра к этой бабушке Вере? Взять и на неделю все вокруг себя изменить. Ждать вместе с ней возвращение Николая, есть смердящую маслом старческую баланду из непромытой чугунной посуды, ходить в дощатый сортир с вьющимися в яме белыми червячками, пухнуть от разговоров. Стать добровольной заложницей крохотной, всеми забытой деревни, даже не прыща, так, жалкой кнопушки на пространной спине великой русской земли. У бабушки Веры, должно быть, остались курицы и коза. То, что нужно: зверские вопли прямо с рассвета, вонь, загаженный двор. Духота, комары и клещи, оводы с красными муравьями, крысы и мыши в подполе… Эта неделя станет выдающимся наказанием. Как в Лучках можно страдать! И Наташа незамедлительно согласилась. Лучки она почти что не помнила, так же, как запамятовала бабушкино лицо. Виделись -то всего один раз, лет двадцать назад, когда ее, бледную дохлячку с косичками, сослали в летнюю карусель по дачам и деревням. Так она и мотылялась по дальним родственникам до самого сентября, от бабушки Веры к бабушке Тане, от нее к бабушке Маше и дедушке Толе… Все это поколение давно уж покойники, и только Вера Павловна пока еще держится. Дом семь, улица Ленина. Кажется, единственная в деревне. «А может, мобильная связь там вовсе не ловит?» - Вдруг испугалась Наташа, как будто ей было, кому позвонить. Она часто называла мужа Сергунькой. Эта, цыганка, наверняка так его не зовет. Дорога сменилась на разбитую грузовиками гравийную, такси осторожно кралось, сберегая подвеску. Машину подбрасывало, страдальчески дрожала бархатная собачка, а небо, еще недавно такое высокое небо, вдруг потяжелело, потемнело и налилось жестокой грозой. Передернуло молнией, следом долбанул гром. Сбоку наползал вал дождя, и с какой-то тянущей безысходностью Наташа поняла, что спустя пару минут путь неизбежно свернет в сторону ливня, а потом ей придется выходить из машины. Зачем она сюда едет? К малознакомой маразматичке, в нищету и уныние? Дура. Дождь уже молотил кулаками по капоту и крыше, дубасил по стеклам, хлестал морду такси. Вода все размывала, но Наташа успела заметить, что у Лучков не было указателя. То ли его срезали, то ли он ушел сам, как жеребенок переставляя длинные ножки. Вспышка молнии осветила лишь голые плюхи цементного основания. Справа простиралось поле, в траве гнил ДТ-75 без гусениц, небо над ним казалось свинцовым, а впереди уже тянулась хмурая деревенская улица. Где-то здесь, смотрите по номерам. - Предупредил водитель, но Наташа давно смотрела без чужих указаний, и метались, сердито скрипя, дворники на лобовом. Дома облезли, посерели и нахохлились, пустили из крыш стрелки березок, уронили заборы, участки заросли крапивой и борщевиком. Мертвые окна провожали машину мутными взглядами. Один пятистенок, похоже, сгорел, копченые бревна торчали подобно ребрам динозавра в музее. Но в некоторых хозяйствах еще теплилась жизнь: сквозь занавески пробивался электрический свет, разноцветными вспышками мельтешил телевизор, избы выпластали молодые веранды и отгородились отреставрированными заборами, за которыми расплывались кляксами клумбы. В кустах сирени понуро мокла пятерка «Жигули». У дома номер семь на улице Ленина был синий почтовый ящичек, прибитый на плашку забора рядом с калиткой, из него торчала размокшая газета. Наташа ничего не признала. Путаясь в купюрах, она расплатилась с таксистом, - ей все крепче казалось, что происходящее сон, будто сейчас все закончится, и она проснется в своей стерильной квартире. Но они одновременно втянули головы в плечи, серьезно нахмурились, распахнули двери и выбросились в теплый ливень. Наташа открыла взвизгнувшую калитку, и водитель вбежал на участок, волоча к крыльцу чемодан, гнома и два гремящих пакета с едой и бутылками. Потом что-то прокричал, - она не расслышала, - махнул рукой и вернулся в машину. Наташа осталась вместе с вещами под навесом крыльца. Она проводила взглядом такси. Может, все-таки нужно было дать чаевые? Оклеенная желтым винилом морда скорчила рожу, выражая недовольство дрянными дорогами, погодой и жадными дурами, что прутся в несусветную даль. Водитель хлопнул дверью, машина ожила, пыхнула единственным глазом, в треугольнике света замелькали тысячи капель. Потом такси поерзало, с трудом развернулось и уползло. Наташу облапили сумерки. Новоприбывшая мазнула взглядом по двору, без суеты оценив его вид. Похоже, бабушка Вера хозяйство уже не вела, тяжко стало горбатиться на старости лет. Все заросло зелеными травяными волосьями, ведущая от калитки плиточная дорожка совсем провалилась, старые яблони раскидали узловатые лапы. Сор на крыльце давно был не метен. Наташа повернулась к облупившейся деревянной двери, впустую подергала ручку, - заперто, - и только тогда увидела желтоватую бумажонку, прижатую рыжим кругляшом скрепки. На нем крупным старческим почерком было начертано: «Зайдите к Литвиновым, дом 11». Вздохнув, Наташа поискала в сумке зонтик, и только тогда поняла, что, кажется, оставила в такси свой мобильный. Или он выпал раньше, когда искала подарок для бабушки? Машину, наверное, придется заказывать с почты. Или просить пособить кого-нибудь из соседей. Пара смятых купюр поможет состряпать звонок… Свой айфон, нашпигованный фотографиями, Наташа спрятала на дне коробки вместе с душой, затем выбрала дешевенькую кнопочную модель, которую только что потеряла. Трубку было не жаль, но кусала досада, - от того, что сделалась неуместно рассеянной. Вздохнув, Наташа распахнула найденный зонт и сразу же выругалась - узор показался ей незнакомым. Потом она сообразила: похоже, в свой крайний день, в слезах сбегая с работы, прихватила вещицу коллеги. Ее собственный Хатико ждет на тумбочке дурную хозяйку. Вот, еще одно подтверждение. Громоздкий, как корабль пришельцев, развод заслонил все остальное. Цаплей задирая ноги, Наташа осторожно переставляла белые кроссовки. Прошла сначала по плитке, потом по траве, перепрыгнула через кипящую лужу. Выйдя к дороге, замешкалась, - дождь громко колотил по непромокаемой ткани и мешал думать. Напротив участка бабушки Веры гнила развалюха сарая, Наташа прикинула направление и пошагала по клеверу, растущему вдоль разбитых канавок колей, стремительно наливающихся рябящей водой. У дома номер одиннадцать был точно такой же забор, как у хозяйства бабушки Веры, на нем синий ящик - близнец, только уже без газеты. Ящик с подозрением зыркнул на гостью. Заходить на участок было неловко, но с улицы не удалось бы переорать телевизор. Прижав щекой антенну зонта, Наташа сняла белую проволочную восьмерку. Петли недовольно скрипнули, калитка мазнула пяткой по луже, но пропустила. Кроссовки уже промокли и сделались серо-рыжими. Вздохнув, Наташа пересекла жадно чавкающий коричневый двор. Крепко смердело дождевыми червями, землей, забродившей в жару клетью уличного сортира и перенаселенным курятником. На крыльце под навесом свернулась полосатая кошка, при виде гостьи она шмыгнула в подпол. Кнопки звонка, разумеется, не было. Наташа поднялась по трем расшатанным ступеням и постучала. Из-за двери несло капустными щами, раздавались истеричные голоса, - похоже, в комнате смотрели ток-шоу. Наташа постучала сильнее, и на веранде затеплился свет. - Ссуча пес… Кого еще принесло. Вовка, тысь? - Задребезжал старческий голос. Потом дверь притворилась, и через тощий мосточек цепи в проеме обозначилась женщина с поросячьим лицом. От нее тоже пахло - прелой одеждой, кислым потом и пищей. Здравствуйте, я Наташа, - сказала Наташа. - У меня бабушка в седьмом доме… А? Надысь передать ейный ключ, - пожевала слова соседка, как-то боком, новым внимательным взглядом смерив новоприбывшую. Цепочку не стала снимать, повернулась и суетливо начала рыскать, - на стене рядом со входом зрели железные гроздья ключей. А где… Бабушка? Высь по Веруаловну? Да, - отчего-то смутилась Наташа. В Малинавке на кладбище могилку найдете, под первой березкой она. Даже нумер не нужна. Что-то толкнулось, потащило Наташу, снизу вверх окатив черной жутью. Крыльцо взбрыкнуло и закачалось. Едва не упав, она вцепилась в гнилое перильце. - Етить, Века померла в пятом годе еще. Хоть бы ваша родова понаехала. Ужо мы звонили, звонили. А ключа вот, нашелся. Ты это, в еойной избе? Дак тока електричество не уплочено. Старуха протянула ей ключ, огромный, будто бутафорский, весь в хлопушках ржавчины, из дыры в его прострелянной голове свисала петля пеньковой веревки. Ключ был невероятно тяжелым, он потянул за руку к земле. Потом Литвинова рыкнула: Халера, - почти приветливо ощерилась и захлопнула дверь. Наташа снова стукнулась, и дверь ожила. У вас есть телефон? - В щель заскулила Наташа. - Можно мне сделать звонок? Дак связи нет. Вышка, вышка сломалась. Денек абажди, разумица. Затем свет на веранде погас, и Наташа всей кожей почувствовала тяжесть взгляда из темной пристройки. Наверное, хозяйка осталась ждать у одной из перхотных решеточек рам - хотела проследить, как гостья притулит знак бесконечности на законное место. Обратно Наташа плелась вовсе не глядя, на негнущихся ногах прямо по лужам. В одной ее руке торчала неудобная палка украденного зонта, в другой, согнутой точно также, был крепко, до белых костяшек сжат ключ от дома покойницы. Как же так, умерла? Как умерла? Умерла? - Твердила Наташа, перекатывая страшную шестеренку слова во рту. - Умерла? Вера Павловна не могла умереть. Она регулярно справлялась о делах и здоровье. Она звонила, когда не было праздников. Она кричала неудобные вопросы о внуках. Она пригласила в гости, чтобы показать нечто особенно любопытное. «Не телефонный разговор!» - Орала вчера двенадцать лет как мертвая женщина. Наташа брела в сторону пустой избы на улице Ленина, номер 7. По зонту грузно били свинцовые пули дождя, подошвы скользили, она почти падала и больше не щадила обувку. У нее со школы не водилось наручных часов, а телефон потерялся. Точное время узнать было негде, и только в этот момент Наташа прозрела: ночь с легкостью шулера затянула в простую ловушку. Связи нет, машину не вызвать, спать придется в заброшенном доме. Телевизоры еще мельтешат, она может попроситься к соседям. Но… Быть запертой в смердящей упадком, тесной избе, ворочаться на продавленном диванном матрасе, среди дышащих нутряной вонью людей? Ком тошноты покатился от сжавшегося, не обедавшего ее живота прямо к горлу. Нет. Нет! Решительно невозможно. Лучше как-нибудь так, своими бабьими силами, лишь бы ни от кого не зависеть. Уже завтра утром она организует поездку в Москву. Что это было? Чей-то омерзительный розыгрыш? Родные сглупили, надеясь встряской развеять уныние? Кто тот подлец, разболтавший про деревню из детства? Психолог, родители, одна из университетских предательниц? Может, даже Сережа? Кто умеет так гнусно шутить? Брюхатая сучка-цыганка? Да, пожалуй. Все верно. Это цыганка. Догадка ворошит те самые угли в груди, будит задремавшую злость, - бессильная ярость взвивается с готовностью лесного пожара, коптит и начинает царапать. Корябает меленько, тонкими крысиными коготками, потом расходится и глубоко, размашисто терзает мясницкими крючьями. Больно, душно, из глаз снова прут нежеланные слезы. Она… Она… Она отомстит! Сразу, как только выберется из чертового угла. Придушит эту сучку-воровку. Задолбит башкой об угол стола. Переедет у подъезда машиной. Она…! В сердцах Наташа несколько раз топает правой ногой. Лужа отрезвляюще плещет холодным, - оказывается, зонт от косого дождя не спасает, женщина уже насквозь промокла, проголодалась и крепко замерзла. Ее джинсы до бедер забрызганы грязью. Наташа тянет мысок, выгибается и смотрит на себя, жалкую клушу: злость откатывается так же стремительно, как успела вскипеть и подняться. Ее встречает дом без хозяйки, окруженный кривыми зубами забора, тот больше не старается выглядеть милой избушкой. Посеревший от времени сруб ждет свой ключ в угрюмой синеве непогоды. И чем меньше шагов отделяет от его разбухшей брусом, вдруг кажущейся огромной туши, тем становится страшнее Наташе. Дом видится ей таким же, как бабушка Вера, позабытым родней мертвецом, пугающей, лишенной жизни подделкой того прелестного зданьица, где случился ее солнечный месяц в деревне. Наташина нижняя челюсть сама собой начала прыгать, меленько биться в такт ударам капель по зонтику, под коленями зябко затрепыхалась тревога. Жуть принялась пинцетом дергать короткие волоски под затылком. Она малодушно обрадовалась своему розовому чемоданчику, рядом с которым обмякли два больших, бледных пятна расползшихся пластиковых пакетов. Сбоку притулился садовый гном. В сумраке уже было не видно черт его маленького лица, и стриженная кружком бороденка казалась мазком злобной ухмылки, - будто гном все заранее знал. Его ключ был похож на старухин. «Какая я дура!», - всхлипнула Наташа, поскользнувшись на размокшей коровьей лепешке. Пройдоха-ветер вырвал у нее зонт, проволок десяток метров по грязи и оставил посреди озерца, расползшегося перед бабушкиной калиткой. Дом смотрел тремя внимательными глазами, без тени улыбки, нахмурив низкий чердак. Похоже, здесь ее ждали, - дуру, приехавшую по приглашению двенадцать лет как похороненной женщины. Сглотнув, она вставила в ржавую скважину ключ и тяжело провернула. Просевшая дверь нехотя пустила в душное чрево чулана. Оттуда пахнуло деревом, старыми телогрейками и сладким последом, оставшимся от сдохшей где-то в уголке мыши. Наташа зашла и открыла еще одну дверь, в прихожую. Воздуха в тесных клетушках, казалось, не было вовсе, - пропахшая дождем летняя свежесть толкнулась в спину и сквозняком ринулась через порог. Шатун-ливень рыгал громом и молниями, без устали колошматил по жестяной кровле, стенам и окнам так громко, что невозможно было сгрести мысли в подобие формы, - по правде, их растрясло в долгой дороге, втоптало в грязь и размозжило знанием правды. Страх скрутил ее тощий живот. Выяснилось, что терпеть невозможно. Наташа больше не мешкала: переваливаясь подобно пингвину, она выскочила во двор и без зонта посеменила за дом, к покосившемуся гробику туалета. Вниз она не смотрела, дышала мелко и часто, и совсем ничего не искала. Стало легче. В небольшой пристройке чулана Наташа наощупь всунула куда-то между набитыми скарбом мешками расслабленный мякиш зонта, привалила ручку, чтобы не выпал, затем двумя перебежками отволокла на темную кухню пожитки, не осматриваясь, по-хозяйски, словно хотела спрятать чувство растущей тревоги. Входная дверь громко захлопнулась, дом содрогнулся и замер. Наташа как-то жалобно взвизгнула, крутанувшись на месте. Баба Вера ей улыбнулась: Как хорошо, что ты приехала! - Обрадовалась мертвая женщина. - А дыть то, вишь, тяжело из дому тапереча выходить… Тело Наташи как-то разом обмякло, - хорошо, что успела сбегать в нужник, - руки дернулись, ладони покрылись испариной, пальцы разжались, на затоптанный масляный пол упал гном и разбился. Хрупкий, как все мужичье, - вздохнула бабушка Вера. Тьма стягивалась к ней из углов и из-под кровати, лезла со дна сырого подклета, капала с чердака. За мутными стеклами тоже не было света, там бесновалась грозой безлунная ночь. Но фигура старухи была четкой и яркой, будто забрала и солнце, и молнии, и электричество. Вера Павловна стояла в ситцевой ночной рубахе, почти белой, усыпанной крошечными ромашками, со скромным кружевом на провисшем лифе. Ее прическа сбилась, из пучка выпали длинные серые пряди. Рот был полон земли, с каждым словом на грудь сыпались черные комья, в которых извивались мокрицы. Наташа давно забыла ее и сейчас не узнала. Но что-то в изъеденном морщинами, заострившемся лице со впалыми щеками и ямами глазниц напомнило знакомый образ отца. Родня. Она начала медленно отступать в сторону выхода. Ей удалось сделать ровно три жалких шажка, потом, как в дурном сне, подошвы прилипли к жиже размякшего масла на досках. Да ты зыть, зыть, до петухов не уйдешь. Щас свечу запалим. А тоть електричество отключили, не положено, говорят, мне тапереча електричество - Хихикнула баба Вера, проворно метнулась и начала искать в старом, перекошенном набок комоде. Створки не двигались, ее руки проходили сквозь дерево, но старуха легко извлекла красный пруток церковной свечи, сунула его Наташе в ладонь. Свеча затрещала, заискрилась и вспыхнула. В уютном свете живого огня баба Вера казалась еще более мертвой. - Показывай, что ты мне принесла, и пойдем в горенку, с Колей тебя познакомлю. - Голос ее звучал точно так же, как по телефону. Наташа посмотрела вниз, на жуткий масляный пол цвета подсыхающей крови, в который как в паутину вляпались десятки мышей. Везде лежали их плешивые шкурки. Теперь, с тощей свечкой в руках, она почему-то видела все, и стены в бересте пожелтевших обоев, и хлебное тело русской печи, всю скупую обстановку жилища одинокой старухи: тяжелые табуреты, лавку, стол, железную, из трубок, кроватку, потемневшие образки и черно-белые фото. Наташа была во всех комнатах сразу, и даже в чулане, где под потолком пряталось пустое гнездо. Потом она заметила бледные ноги бабы Веры, тощие, сплошь увитые синими ветками вен. Узловатые пальцы оканчивались желтыми когтями, которые звонко цокали по полу. Сглотнув, Наташа послушно, по очереди подняла и поставила на кухонный стол два привезенных полиэтиленовых пакета. Баба Вера стояла совсем рядом, от нее исходил густой земляной дух. Доставай, - обрадовалась старуха. - Ай ты воробушка-невеличка. Наташа растерялась и спросила глупое: А свечку куда можно поставить? Давай я подержу, - деятельно предложила мертвая бабка, сграбив горящую палочку. Когти у нее на руках тоже были длинными, некоторые обломались под корень, как будто Вера Павловна изнутри драла ими крышку гроба. Зато наташины бумажные ноготки были острижены опрятным медицинским кружком. Еще у нее обнаружились конечности манекена, которые едва могли шевелиться. Она долго возилась, неловко терзая узлы и почему-то не решаясь разорвать своим пакетам бока. Управившись, начала выкладывать на столешницу привезенное. Синяя лента. Cадовый совок. Пачка печенья «Юбилейное», внутри, кажется, все раскрошилось. Шило. Выкручиватель сока лимонов. Китайская железная юла. Два мандарина. Поллитра уксуса. Кусок подтухшего за время пути сырого мяса в затянутом пленкой легком корытце. Вздувшийся йогурт со вкусом манго. Дегтярное мыло. Соевый соус в одноразовой упаковке с логотипом службы доставки еды. Толстая пеньковая веревка, десять метров. Нож, очень похожий на мачете. Одна сережка с истаскавшимся павлиньим пером. Поцарапанная погремушка в форме красного зайца. Трусы, для нее слишком маленькие, из тех, что продаются в упаковке по пять, - почему-то всего одна штука, засунутая в пустую сердцевину рулончика туалетной бумаги. Треснутая чашка с достопримечательностями Санкт-Петербурга. Затасканный клок тетрадной бумаги с нацарапанными шариковой ручкой словами развивающей песенки: «Твоя ладошка как лужок, а сверху падает снежок. Твоя ладошка как окно, его помыть пора давно. Твоя ладошка как дорожка, а по дорожке ходят кошки». Наташа вздрогнула, опознав собственный почерк. Такую записку она не писала. Что за набор странных вещей? Почему она ничего не может узнать, - ни эту бумажку, ни другие предметы? Точно помнит, как выбирала продукты, как отиралась у кассы в «Азбуке Вкуса» и проклинала зависший банковский сервер, не пропускающий карточку с первого раза. Кассирша неловко пыталась шутить. - Все как мне нужно, - смеется Вера Павловна. Вцепившись в столешницу, Наташа убирает со лба влажные волосы, растирает лицо холодной ладонью, затем нетвердой поступью возвращается к своему розовому чемодану. Пол снова сухой, лак на досках цвета каштана. Она обрушивается рядом с багажом на колени, - больно! - хочет открыть, и вдруг понимает, что запамятовала комбинацию цифр. Перещелкивает шестеренки на маленьком защитном замочке, - дни рождения, важные даты, первые цифры номеров телефонов, - без толку. Мертвая женщина стоит над тем, что когда-то было душой. Наташа все крепче упирается в стену, задача простая, но ее невозможно решить. Виски ломит, она натужно пытается вспомнить нечто настолько простое, чтобы стать кодом к замочку на багаже, - бесполезно. День свадьбы, и тот не подходит. А ты ручкой ткнись в молнию, - с искренним участием предлагает бабушка Вера и почему-то протягивает Наташе свечу. Та тычет в железные зубчики неопаленным нижним концом, и чемодан резко распахивается, явив серые внутренности. Кроме блестящей подкладки, внутри ничего нет. Эх ты, лоботрясинка… Знаешь, почему так? А? - Едва слышно отзывается Наташа. Потому что твои ладошки пусты. - Беззубо смеется мертвая бабушка, и из рта ее вываливается дохлый кротеныш. - Пойдем, так и быть, покажу тебе своего Кольку. Дядя Николай ждал их в небольшой пыльной горенке, той самой, с почти детской кроваткой и образками в углу. Наташа осторожно перешагнула порог, глядя под ноги: содранная кожа лежала на полу подобно трофею. Выпотрошенный советский разведчик пластался, как мертвая жаба, раскатанная колесами и обожженая солнцем. На поросшей серым волосом, крепко дубленой груди были вмяты награды, которые Наташа отчего-то легко опознала: три ордена Красного Знамени, орден Ленина, орден Трудового Красного Знамени, орден Красной Звезды… Медаль «Золотая Звезда» возвещала, что сгибший от пьянки тракторист дядя Коля был Героем Советского Союза. Ты думаешь, мы мертвые? - Вдруг спрашивает бабушка Вера. Наташа не знает, как сподручней ответить. Пожимает плечами, но, кажется, те вовсе не двигаются. Покойница долго ее изучает, потом моргает белыми глазами: Мы-то с Колькой живые. Жаль, что ты совсем-совсем умерла. Наташа молчит. Потерялась, моя дурочка с переулочка. Садись, садись на постельку. Я прям тут и измерла, спустя месяца два только хватились, бабка-то не сгодна оказалась. А про тебя, небось, никто вовсе не вспомнит… Даже белесенькие друзья…. Не найдут тебя здесь. Ты же уехала и никому ничего не сказала, да, душа моя ясноглазая? Садись, а хочешь, сразу приляг… Наташа косится на железную кровать с истасканным, покрытым бурыми пятнами матрасом. Легкие ее наполняются смрадом, густой воздух похож на гнилое желе. Я… Я не могу. - Давит сквозь рвотный комок. Едва удается сглотнуть. Вера Павловна только вздыхает: Померла, дак сорок дней подле Кольки лежала, яки сужена дивка. Зыть? А выйти во двор не могу, дом не пускает. И тебя отсюдова больше не выпустит. Но ты это, садись, не тужи. Хороших гостинцев купила, все, что нам надобно.
Потом горенка озаряется светом. Желтый щуп лезет из занавешенного оконца, кружево тюля прокатывается по стене, потом по полу, скользит по Николаю, по Наташе с неживой бабушкой Верой, замирает. Кажется, за забором остановилась машина. Калитка обреченно, на полувздохе скрипит, пропуская гостей. Приехали-таки? Быстро они. - Ворчит покойница. - Но все равно ты отсюда не выйдешь. Наташа и сама знает, что сбежать не получится. Просто не сможет сделать ни шагу. Пол под подошвами вовсе не виден, но она всем нутром ощущает: там лежит мужицкая шкура, держит за щиколотки так крепко, что вот-вот переломит тонкие кости. В дверь кто-то стучит, раздаются звуки возни, голоса кажутся смутно знакомыми. Наташа хнычет, во тьме пытаясь нащупать опору. Вслепую шарит рукой, боясь наткнуться на Николая. Икры окаменели от ужаса. Ее слепит осколок солнца в фонарике. Свет смещается, она промаргивается и вдруг узнает свою маму. Растрепанную, в спортивном костюме, который та покупала для поездок на дачу. За ее плечом едва различима фигура отца. Дурочка моя, дуреха, - сипло шепчет мама, оставшись в дверях. - Успела ноги промочить, да? Замерзла, наверное? У нас в машине сумка с рыбалки, там папкины шерстяные носки. Мы тебе сейчас их найдем, так, Федь? Наташа потерянно смотрит на маму. Какие носки? Какая рыбалка? Она начинает всхлипывать, крупно, как в детстве. Подбородок дрожит, зубы клацают с жалобным звуком. Гнетет непомерная усталость от жизни, от накопленных переживаний, от всего своего неудобного существа. И в то же время в груди вспыхивает радостное облегчение, - от того, как быстро ее отыскали. Теперь она сможет смять свои боль со страхом в уродливый ком и всучить их кому-то другому. Пускай разбираются. Снова надорвалась. Какой же оказалась слабачкой… Наташа опускает голову. Башка давит подбородком о грудь. В круге белого света вокруг грязных кроссовок вырисовывается крашеный пол с истоптанным ковриком у железной кровати. Она вперивается в этот коврик и начинает скулить: Мама, я такая дура… Что я здесь делаю? Зачем я приехала? - Не узнает плачущий голосишко. - Мама… Мама? Мама делает несколько неровных шагов ей навстречу. Маленькая, полноватая женщина, давно ниже на целую голову и всегда старше на жизнь. Раскидывает руки в объятьях, от застиранного трикотажа пахнет деревом шкафа, костюм залежался на полке, - в доставленных дочерью хлопотах промелькнул хрупкий дачный сезон. Мама тоже держит фонарик, яркое пятно прыгает в такт движениям, озаряя разруху. Наташа утыкается носом маме в плечо и смотрит - на привалившуюся к дальней стене Веру Павловну. Мертвая бабушка беззубо ей ухмыляется. Хозяйка стращала, что изба гостью не выпустит. Наташа теперь тоже в этом уверена. Она останется здесь, даже когда вернется в Москву. Останется запертой внутри своей головы. Натусь, тебе сейчас нужно таблетки принять, смотри какой тремер. Ты вся дрожишь, ужас… Сколько уже не пила? Дня два, так? Давай, Ирина Алексеевна собрала нам пакетик с собой, пойдем в машину, ты укроешься пледом, поспишь? Я Литвиновой занесу. Молодец тетка, вовремя отзвонилась. - Отрывисто бросает отец, все это время стоявший за спиной мамы. Наташа слышит его тяжелые шаги, потом скрип ступеней крыльца, отдаляющиеся шлепки по хлюпающему грязью двору. Скрипит калитка. - Ох и заставила ты нас испереживаться… - Вздыхает мама, словно извиняясь за холод отца. Наташа ощущает себя в дрянном сериале. В отечественном, из тех, где никто не живет как реальные люди. Искусственная обстановка, прически волосок к волоску и фальшивые разговоры, - множество слов, неловко прячущих лишнее, что на самом деле тянет сказать. Наташа знает точные фразы: «Ты нас разочаровала. Психичка. Ты сломала нам жизнь. Доконала Сережу. Больная баба. Конечно, мы тебя ненавидим. Нам приходится врать всем знакомым. Могла бы хоть внуков родить. Вот неудачница! У тебя было все. И ты это все просрала» - Пойдем в машину. - Мягко просит мама.
Завернувшись в шерстяной плед, Наташа следит, как встает из тумана новый пасмурный день. С водительского сиденья сквозит недовольством и холодом. Рядом ссутулилась мама, пухлой ладошкой сжимает запястье. Бок греет исходящее от ее тела тепло. Наташа вяло задумывается: интересно, зачем держат за руку? Мать боится, что сумасшедшая выскочит на дорогу? Она еще в деревне приметила, как отец заблокировал двери. Никто не знает, чего от нее ожидать. Таблетки проглочены, по телу расползается дурь, колоды мыслей едва ворочаются. Пережитое перестает быть значительным. Накатывает бетонная волна медикаментозной сонливости. Женщина прикрывает слипающиеся глаза. Голос отца едва различим сквозь гул крови в ушах: - Серег, ну все, отбой, нашлась краля. Не волнуйся. Дали пилюльки, везем обратно в больницу. Не, докторше еще не звонили, рано… Да вроде нормально, спит уже. Там особую подготовили, ага... Серег, ты только того, денег ей не перечисляй больше, а то видишь, как оно получается. Еще хорошо, на Лучках этих замкнуло. А то бы вообще не нашли… Наташа перестает слушать. Когда она просыпается, машина ползет по утренней трассе. Жестяные листы указателей отмеряют оставшиеся километры, Москва обступает ангарами моллов, давит складами, автосалонами и свежими многоэтажками. Папа и мама возвращают Наташу обратно в ее стерильно - белую квартиру, где невозможно жить.
Интересно, в принципе, возможно ли хорошо себя чувствовать по утрам и вечерам, а еще лучше днем? Ощущение, что утром вместо меня из постели вываливается динозавр с маленькими неловкими ручками, а к вечеру он уже вымер и начал потихоньку себе разлагаться. Выпиваю чудовищное количество кофе, а все равно не могу проснуться и испытываю прямо таки физическую боль при каждом движении. Если бы получилось отселить из своей комнаты кроватку с детенышем, было бы просто чудесно, - но невозможно, конечно, тк некуда. Вот и просыпаюсь с ней десяток раз за ночь. Пробовала спать с берушами - ощущение, что в слуховые проходы вкрутили две сушилки для обуви. Эти люди, которые их не замечают, у них наверное какое-то альтернативное устройство башки)) Ладно, главное не превратиться в зомбо-героя Нортона из Бойцовского клуба, который видел воображаемых друзей. Бабайке уже полтора года, вот полтора года и не спю. А еще, даже не знаю, зачем это пишу... Наверное, использую асоциальную сеть по назначению. Но очень хочется найти себе источник приложения силы и черпания ответных эмоций. Со спада выйти на подъем. В прошлом это были какие-то проекты, хобби, долгожданные события, встречи, важные красные даты и тд. Сейчас обступило внутреннее болото (внутренний космос, линчевская империя, епт?), все делаю словно бы по инерции, без отдачи. Может, так и должно быть, а я по привычке жду каких-то ярких красок от мелочей, что у людей с нормальной психикой, без склонности к зацикливанию и эскапизму не случается. Надо радоваться тому, что имеешь: как клюет какая-нибудь хмурая хрень, сразу опа, все счастье жизни выпячивается. Но хочется, чтобы не клевала. Я только недавно прекратила метаться как курица без башки и впустую хлопать крыльями. Лучше уж как-нибудь так, спокойненько и предсказуемо)))
Утром прочитала про пожар в Кемеровском ТРЦ. Беда, конечно... В комментах половина - буза про "режим Путина". Не люблю политическую тему, стараюсь держаться от нее подальше, руководствуясь принципом "каждому свое", и в споры не вступаю, - но такой инфантилизм... Конечно, во всем Путин виноват... Как бы все это печально в своей банальности все это не представлялось, но с себя надо начинать. С собственных мелких уступок, поблажек за взяточки, надежды на "авось", пофигизма,профессионального выгорания, мыслей, что "после нас хоть потоп", в общем, список понятен. Условно говоря, с этих маленьких бытовых решений про "не мое", типа "ой, надоело в кулачачке мусор нести, выкину-ка фантик на дорогу". И огнетушитель, отчего бы его не купить домой "на всякий пожарный", но ведь у единиц он есть. А то все мы великолепные диванные критики, а как доходит до реальности, действуем как большинство нами же осуждаемых. Мне всегда вспомнается шварцевский концепт про то, что победить дракона может только такой же дракон, и в процессе борьбы ты неизбежно в него превращаешься. Так и в любом деле, - кто поручится, что, достигнув уровня осуждаемого, не станешь действовать точно также? Или вот, донорство крови. После страшных событий люди идут ее сдавать на эмоциях, чувствуют, что что-то хорошее сделали, помогли, поучаствовали в большой общей истории. Но вот так просто, в бытовушной рутине фиг кого ведь загонишь ее сдать, хотя в больницах всегда есть пострадавшие, и многие из них попали под раздачу злого рока точно также, как те несчастные во впечатляющей масштабом трагедии...
У дайри закончились епоны, так что у меня высветилась реклама - наркологическая клиника Возрождение 10 самых ужасных татуировок самого ужасного татуировщика и Байкал Сервис - транспортная компания, у которой до сих пор Новый Год... Они что-то знают..?
Главный обоссуль года, который левретка в памперсе, сегодня уехал обратно в Москву. Тотчас моя в целом очень адекватная шнауцер сходила на 2 этаж и напрудонила там на ковер. Ну вот что за жопа блин с этими ребятами о зверятах! Я правда не знаю, как бороться с обосрулями, кроме как поставить детскую калитку на лестнице и отсечь второй этаж, тем более, что калитка все равно нужна в связи с тем, что детеныш выросла и штурмует лестницу. Дом очень большой, как в квартире никого не проконтролируешь, к тому же уписанный поколениями бестолковых щенков и свинятором. Понятно, что мы убираемся и у нас очень чисто, но собаки могут что-то свое обонять. К тому же у четвероногих какие-то свои терки, за территорию, они этажи делят, бульдог в цоколе, моя на этаже с нами, обосруль в клетке, еще на мансардный этаж приезжает семья брата с 2 пекинесами, которые ходят на пеленки. Вся постоянно живущая в доме стая воспринимает их как вражин и не сомневаюсь, что хочет им поднасрать... Короче, мне хочется верить, что моя дура нажралась с себя налипшего снега и описалась, а не параноить на тему, что она улизывает с кухни вечерами и где-нибудь тихонечко гадит часов так в 12 ночи. Я уже сама подозревака. Короче, жизнь боль. Где-то в другом мире существуют нелающие, некопающие и несрущие собаки. Это собаки-роботы. Или собаки из инстаграма. Или нарисованные собаки, которые никогда не храпят и не пердят.
Часто открываю вкладку "новая запись", смотрю на нее как баран на новые ворота и не знаю, какой текст хочу здесь оставить. Дайри та еще асоциальная сеть, непроизвольно хочется ныть и печатать всякую фигню. Вот у меня, например, сейчас очень странный период в жизни, никак не могу привыкнуть, начать ощущать себя на своем месте и перестать раздражаться. Мне отчего-то кажется, что это не моя жизнь вовсе, а какой-то такой чудной пересменок, и когда он закончится, вот тогда по-настоящему заживу. Читай, когда по плану вернемся с дачи в Москву ближе к школе детеныша. А между тем, я существую только здесь и сейчас. Здесь и сейчас, - и никак иначе. А через несколько лет не я теперешняя уже буду, а какая-то подсорокалетняя тетка с кучей новых забот и раздражителей. Можно подумать, стану более счастливой по плану, в 2021, скажем, году. Ага. Кстати, мне 34, и количество прожитых лет в голове как-то сложно укладывается. В какие-то моменты действительно чувствую себя на эти возраст и жизненный опыт, но в общем, как большинство опрошенных на эту тему людей, по внутреннему ощущению залипла годах в 26. Только навалились новые обязанности, постарели близкие, да и тело начало потихоньку сдавать (если с собой в 18 сравнивать). Когда смотришь на окружение, ретроспективно не скажешь, в какой момент легкокрылые девчонки и мальчишки стали земными, зрелыми, с морщинками мужчинами и женщинами, а к заботам и интересам которых незаметно прибавились дети, ипотека и прочая "взрослая" хрень. И это нормально. Ненормально, наверное, когда человек за 10-15 прожитых лет внутренне не меняется, остается в тех же условиях, с тем же бекграундом и интересами. Те когда отсутствует эволюция... У тех, кто читает мой инстаграм, наверное, создается ощущение, что я сижу в елках с детенышем и ничем больше не занята. Отчасти это действительно так, тк физически из поселка выбираюсь нечасто. Но прошлый год был очень насыщенным и по разным причинам морально тяжелым, для меня - так просто пиздец. К тому же, мы столько всего организовали-провернули-поменяли-отремонтировали, что сейчас, когда вроде бы наступил период стагнации и не нужно рвать когти по списку, вдруг выяснилось, что мы с мужем не знаем, чем занять освободившееся время, когда по субботам оставляем детеныша и можем выбраться на полдня в Москву. Ржака. Как те самые замкадыши-примитивиусы, над которыми смеешься в студенческие годы. Кино? Да ну... Дома скачаю-посмотрю, конечно, если не супер-блокбастер со спецэффектами... Выставка... Не интересно как-то... Фотовыставка... Я в интернете и не такое видела... В центр? Еще час парковаться. Че там сейчас делать, многолюдно и холодно... Пошли в модный ресторан? Ой..Чето опять оделись как колхозники в лыжные свитера...Театр... Поздно к детенышу возвращаться... И тд. В итоге идем в торговый центр за какой-нибудь мелочью или по схеме типа парк-бургерная в торговом центре. Моральной отдачи никакой, но и возвращаться обратно не хочется. Надо с этим как-то бороться. С тем, что превращаешься в затюканного, мало чем интересующегося кроме бытовухи человека. Понятно, что когда подрастают дети, у тебя второй круг посещения всего и вся, заново проходишь с ними все достопримечательности и тд, получаешь свежий, обновленный опыт... Но сейчас, я сама на себя, признаться, удивилась, потому что у меня сроду не было таких проблем. Я всегда находила что-то интересное, кроме, блин, прогулки по парку (как будто эти елки дома не вижу, меня же первую куда-то несет, вот только не знаю куда и что хочу в эти драгоценные часы обретенной свободы). Не могу понять, это естественный процесс, когда выпадаешь из целевой аудитории, или просто мы затюканные до состояния нестояния и тупим. Надеюсь, в нашем случае второе)) Короче, подводя итоги, пожалуй, больше всего мне бы хотелось ощущать под ногами твердую почву. И не раздражаться. Я такая злобная, что, мне кажется, об меня можно какие-то лучины поджигать. Но приходится быть умнее и покерфейсить. А это очень деструктивное чувство, которое не особенно хорошо сказывается на здоровье. Если ты не можешь поменять ситуацию, ну поменяй ты к ней отношение. Начни с себя, ты ж всегда самый умный. Легко сказать, блин. Работаю. Миру мир короче.
Я помню, что когда-то очень давно отец подарил мне принесенный с работы ежедневник. Такой в матово-синей плотной обложке с фотографией, на черной пружине, страницы внутри были очень плотными, глянцевитыми, из роскошной, будто ламинированной бумаги, - вся эта книжица с цветными фотографиями перед каждым месяцем представлялась мне чем-то невероятным, будто из другой, красивой и богатой жизни. Тот ежедневник даже пах иначе, совсем не так, как наш скромный быт начала девяностых... Я долго не знала, как можно испортить что-то настолько прекрасное. Потом начала писать там книгу, чтобы ежедневнику нашлось применение. Недавно делала генеральную уборку и на верхней полке в шкафу нашла этот ежедневник. Порвала все исписанные страницы и выбросила вместе с бумажными дневниками, конспектами и другими заметками, даже толком не попытавшись прочесть. Открываешь - и нахлобучивает тяжелое и по-своему очень страшное чувство, будто лезешь туда, куда нельзя возвращаться, к тому же, читаешь то, что предназначено не тебе. А человек, который заполнял все это опрятным каллиграфическим почерком (гелевой ручкой, это был отдельный объект поклонения), этот человек совершенно чужой... Но по одному вскользь прочитанному предложению ты видишь все исподнее этого человека. И поэтому становится стыдно...
Я люблю красивые и качественные вещи, что кривить, у меня есть некоторые стандартные социальные маркеры, но с каждым прожитым годом во мне остается все меньше слепого вещизма. Даже не знаю, что бы сейчас мне, взрослой, в принципе, тетке, доставило бы такую же фетишистскую радость от обладания. Интересная была история - и не о практической ценности (как, например, макбук), не о статусности и не об объекте приложения хобби (кукла или моделька), а о том, что это была вау-вау-вау какая классная штука триташушки тритата!
Милейший фильм. Фанаты Трололо наверне выпили все шампанское уже и переходят на более крепкие напитки. Мне прям искренне интересно, с холодным рассчетом делали такой жирный слешевый намек для поклонников, или больное воображение испортит любое самое благопристойное шоу. Кажется, я даже поправилась на выходе из кинотеатра от такой калорийности))) Отдельно, до чего Бланшетт люблю. Она прекрасная, прекрасная, прекрасная женщина. Многих ей ролей до самой глубокой старости. Тут должен быть смайлик "колотящееся сердечко". Халк похож на зеленого таджика с интеллектом трехлетки. Орком был бы милее... Беннер обрюзг, наверное, потому что слишком долго проторчал в теле Халка. Блин, глазик, волосы! То, что в трейлере смотрелось так...странно, на деле работает. Тор прекрасен, даже более прекрасен, чем с длинными волосами, стал более собранным. Рада, что Голблюму дали роль, в рамках которой он может себя показать. А то как-то кроме нафталиновых персонажей в Мухе и Парке Юроского Периода ничего не запоминается, а актер он хороший. Интересно, почему карьера в глобальном смысле так и не зашла у него... Мне даже понравилась Валькирия. Не думала, что когда-нибудь это скажу, но классная же баба. Вообще, редкость для комикса - все женские персонажи первого уровня очень крепкие. А вот что не понравилось - это дурацкий человек-камень в стиле Фантастической Четверки, который говорит подростковым голосом всякую хрень. Я такие типажи еще со времен Трансформеров не люблю и хочу уебать тяжелым предметом. Но поскольку они сами тяжелые предметы, это весьма проблематично))) Короче, хотела получить вдохновение, получила.