Счастье

[roy]

Тьма за стеклом щурилась и мигала. Дряхлый вагон отрабатывал последние месяцы, он тяжело переваливался, гремел и светил желтым электрическим светом. В его шумном брюхе на охровых стенах пестрели пластыри с рекламой.
Через открытые форточки врывался дух креозота, сквозняк подбрасывал седые волосы Зинаиды Геннадьевны, она щурилась и поправляла фетровую шляпку. Во время остановок поезд бубнел женским голосом, и в воздухе проявлялась застойная вонь мокрых зонтов и взопревшей одежды.
Там, наверху, моросил дождь. В вагоне возвращались домой куртки и пальто цвета гудрона, иногда асфальтовые, темно-синие или уныло-коричневые. К верхней одежде прилагались лица, одутловатые, рыхло-бледные, непроспавшиеся, случались даже рожи и морды, - но лица, пожалуй, попадались все-таки чаще. Люди закрывались в собственных мыслях, пялились в экраны смартфонов, засыпали при любой неудобной возможности, - и не знали, что в такие моменты открывается исподнее их настоящих существ.
Зинаида Геннадьевна любила подглядывать за пассажирами. Она садилась, только когда предлагали; место уступали не часто. Качаясь вместе с вагоном, женщина висела на поручне и пристально всматривалась в попутчиков. Мужчины и молодежь прятали глаза, напоминая обруганных хозяином псов.
После кольца она проехала семь остановок. Вышла, осторожно перешагнув провал между полом вагона и гранитным перроном. Казалось, оттуда, из узенькой тьмы, может выползти и хватануть сухая рука.
На станционной скамейке лежал забытый зонт, похожий на дохлую летучую мышь. Зинаида Геннадьевна воровато огляделась, - на нее никто не смотрел. Просеменила к находке, цаплей сграбила зонт и спрятала, сунув мокрую тушку в авоську с контейнерами из-под обеда.
Забытые в метро вещи были ее большим интересом. Пустые бутылки, зонты, телефоны, перчатки (кожаные и вязаные, правые и левые), шарфы, шапки, пакетики с одноразовыми платками, кошельки, книги, игрушки, наушники, хорошенькие кофейные стаканчики из картона, забытые сумки и истасканные пластиковые пакеты, - все это женщина бережно собирала и относила туда, куда следует.
На улице ее облапила промозглая апрельская сырость. Дождь едва моросил, по влажному асфальту елозили фары, в лужах отражались огни вывесок и желтковый свет фонарей. Весной не пахло. Никто не приметил момент, когда свинцовый день сменился вечерними сумерками, люди поднимались из перехода и спешили, не глядя по сторонам.
Нахохлившись, Зинаида Геннадьевна ждала под козырьком остановки автобус. Найденный зонт жег руку торжественным жаром, будто наспех схороненный осколок кометы. Ей сложно давалось бездействие, - с усилием выждав минуту, женщина посеменила пешком, чувствуя, как под шерстяной юбкой трутся тучные бедра и как отекшие щиколотки распирают молнию полусапожек. Автобус обогнал ее на перекрестке.
Их с Артемкой дом был обнесен кладбищенской зеленой оградкой. Блочный прямоугольник был подавлен, оттерт и зажат построенным на бывшей собачьей площадке комплексом о сорока четырех этажах. Родной дом снизу вверх глядел на гиганта, раззявив ротик подъездной двери, - точно впавший в детство старик.
Пусть соседи подавятся входной группой с самшитами и выхолощенными свечками туй! Когда Артемка пошел в подготовительный класс, Зинаида Геннадьевна разбила под своими окнами большой сад с черемухой, с барбарисом, акацией и пышными клумбами. Теперь этим уголком изобилия гордились жильцы всех семидесяти двух квартир. Лианы дикого винограда льнули к стене, карабкаясь к окнам третьего этажа, - иногда оттуда высовывалась вздорная бабка Михайловна и большими портняжными ножницами кромсала везде, куда могла дотянуться. Виноград вился и непотребно темнел, похожий на лобковые волосы.
Муторный, мрачный сезон никак не хотел уходить, - в такие сизые дни все казалось уродливым. Даже сад Зинаиды Геннадьевны выглядел жалким. Топорщились плешивые пруточки кустов, за ветку старой черемухи зацепилась тряпица, - похоже, снова синтетические бабьи трусы, которые придется стаскивать шваброй. На оголившейся после снежного плена земле валялись бычки, скорлупки яиц и сор, осевший за зиму в сугробах.
Их дом смотрелся угрюмой коробочкой, обрамленной пояском из крашеных в желтое труб, промазанные цементом межплитные стыки зияли шрамами на керамзитобетонном лице…
«Скорей бы май-месяц», - вздохнула Зинаида Геннадьевна, мысленно нарисовав открытку из будущего, сочные зеленые листья, ароматную пену соцветий, яркие всплески на огороженных клумбах…
Ее хозяйство разграничивалось самодельным бордюром. Шеренги вкопанных горлышком вниз двухлитровых бутылок, крашеных белой масляной краской, были похожи на огромные зубы, выпершие из тугой десны грунта. Они изгибались и завивались спиралями, змеились, гнулись, волочились по альпийскому перепаду высот, словно пластиковые гельминты, расползающиеся из чрева девятиэтажки. Вредные для здоровья напитки семья Ивановых не покупала, поэтому Зинаида Геннадьевна в течение нескольких лет собирала подходящую тару по бакам.
Женщина ступила в известковую пасть. С каждым шагом почва под ее подошвами проминалась и чавкала, пачкая обувь бурой пенкой слюны. Она добралась до стены дома, где в трещине прятала складную лопатку. Мельком проверила окна первого этажа, - кухни и своей комнаты, - декабрист, герань и спатифиллум выделялись черными силуэтами на фоне паутинки вязанных крючком занавесок. Свет уличного фонаря пропитал самодельный тюль желтизной.
Она извлекла тушку зонта, потом сложенный пластиковый пакет, бережно расстелила его на асфальтовом языке прямо под цоколем, притулив сверху авоську с контейнерами и заношенный ридикюль.
Грузовик магазина ковров удачно закрывал вид на садик с дороги. Убедившись, что никто вовсе не наблюдает, Зинаида Геннадьевна подобрала юбку, села на корточки, раскрыла лопатку и начала рыть. Вскоре полотно наткнулось на твердое, - не успевшую сгнить обложку пятого томика Блока. Женщина припомнила, что слева закопала спортивную сумку с маленькими, почти новыми кроссовками и бархатной завязкой для волос. Она поерзала по-утиному, сдвинулась и нашла свободное место.
Зонт был посажен, правильным образом, плоской головой вверх.
«Скорей бы май-месяц», - снова подумала Зинаида Геннадьевна. Она встала, оправила юбку и подобрала свои вещи.
В квартире было тепло, пахло родным запахом дома: капустными щами, мебельным формальдегидом, пылью в узорах настенных ковров и залежавшимся постельным бельем. Стараясь не шуметь, женщина вымыла руки, затем переоделась в своей милой комнатке. Софа, черный куб телевизора, лакированное пианино, на котором никогда не играли, и другие поверхности были накрыты самодельными кружевными салфетками, легкими, как тополиный пух. Блестящий китайский халат Зинаиды Геннадьевны выделялся ярким пятном и по-восточному пышно золотился драконами.
Этот густо-багровый наряд был подарком Артемки на день рождения: сын заказал доставку курьером. Каждый вечер Зинаида Геннадьевна облачалась в домашнее с гордостью столь же щемящей, какую испытывала в момент поздравления. Платье казалось частью чужого, роскошного мира, мира о сорока четырех этажах со свечками туй.
Закончив туалет, хозяйка решила собрать на стол к ужину. В коридоре она опустила глаза, не увидела под дверью Артемкиной комнаты полосу ночника и резко остановилась. Сын боялся засыпать в темноте. Впервые за несколько лет свет в его комнате не горел.
Сердце задрыгалось в истеричном набате. Зинаида Геннадьевна рывком распахнула дверь и ударила по двухчастной плашке электрики. Что-то щелкнуло, светильник срыгнул рыхлым светом.
В комнате давно не проветривали. Крепкий мужской дух смешивался с запахом растворимого кофе, одеяло на неприбранной постели сбилось в гнездо, на заставке монитора крутились и изгибались цифры часов. Платяной шкаф остался стоять распахнутым настежь, опрятные стопочки редко пользуемой одежды были безжалостно разворошены.
Артемка ушел из дома!
Со дна живота поднялась ледяная волна, окатила, не церемонясь, - Зинаиду Геннадьевну повело, она оперлась лбом о косяк, чувствуя, как от ужаса холодеют ладони. Потом на чужих, будто двух гипсовых чурбанах вернулась к обувному шкафу.
Да. Так и есть. На запылившейся, давно неиспользуемой Артемкиной полке отсутствовали выходные туфли, слишком легкие для апрельской погоды.
Что-то случилось? Куда, куда ушел сын? Почему заранее ничего не сказал?! Даже не подумал посоветоваться и спросить разрешения! Еще и шапку наверняка не надел!
Догадка опалила душу тревогой, все существо Зинаиды Геннадьевны скорчилось под гнетом дурного предчувствия. Она начала искать в мохрящемся пленкой коридорном шкафу. Грабельки пальцев цеплялись за шарфы и перчатки, - руки вдруг сделались непослушными лапками с узелками разбитых суставов. Ее желтые, словно стяпляпанные из заветренной сырной нарезки, ногти вызвали отвращение. Сразу же сделалось совестно. Артемка, ее единственный, драгоценный Артемка пропал, возможно, с ним случилось нечто ужасное, а она думает о себе, об исчерпанной молодости, о костях и увядшей некрасоте…
Где он? Вдруг связался с нехорошей компанией?
Под ребрами отчаянно возился, царапал и колошматил по потрохам страх. Всхлипнув, Зинаида Геннадьевна сжала синюю, папкину еще финскую шапку, - ну конечно, Артемка даже не подумал захватить ее для тепла! Теперь наверняка заболеет.
Женщина сделала несколько грузных шагов в сторону кухни. Казалось, из нее, как их прохудившегося мешка, высыпается жизнь и остается лежать трухой на линолеуме.
На столе обнаружился сложенный вдвое тетрадный листок. Мать дрожащими руками развернула записку, несколько раз перечитала опрятный почерк Артемки. Все буквы были выведены синей шариковой ручкой, с полагающимися отличнику каллиграфическими завитушками:
«Мама, не волнуйся, все хорошо. Ушел гулять. Буду около 22:00».
Гулять?! Шапочка выпала из ослабевших пальцев вместе с запиской, женщина обрушилась на табурет. У нее не осталось сил даже на то, чтобы достать из холодильника пузырек и отмерить лекарство. Зинаида Геннадьевна крупно вздрогнула, уткнулась лбом в ладонь и влажным, немигающим взглядом уставилась в окно.
Раскашлялся и уехал грузовичок магазина ковров. Через минуту на его место встал большой внедорожник, - и вид на дорогу к подъезду закрылся.
Как, как сын смел уйти и не предупредить утром маму?! Куда его понесло на ночь глядя!
Настенные часы показывали 19:21. Зинаида Геннадьевна приготовилась ждать.
Она привыкла, что Артемка всегда находился в квартире. Он был душой, сердцем, голосом и улыбкой этого дома. Без него жилище разваливалось: пучился старый линолеум, лоснились выцветшие обои, квадратные плешины отвалившейся плитки зияли как язвы. Стены сохли, на затылок давил истоптанный соседями низенький потолок.
Халат тоже начал стеснять. Зинаида Геннадьевна почувствовала себя принарядившейся жабой, завернутой в яркий пакетик из-под съеденных чипсов.
В сентябре сыну исполняется сорок. Сюда Артемку, крохотного, свистящего носом младенчика, принесли из роддома, здесь он болел, здесь играл, читал книги, клеил модельки и рисовал, сюда вернулся после учебы и тут стал трудиться на серьезной работе. Зарплату теперь перечисляли на карточку, рабочее место было надомным, - и Артемка стал терять интерес к происходящему вне квартиры. В последние годы он не ходил дальше мусоропровода.
Зинаида Геннадьевна была этому рада. С таким удобным, непьющим, взрослым ребенком все в их размеренной жизни казалось стабильным. Ей нравилось видеть под дверью свет ночника, нравились совместные обеды и ужины, нравилось, насколько они с сыном близки, - наивная, она верила, что у них не осталось друг от друга секретов.
Она пыталась припомнить, каким Артемка казался в эти последние дни: обычным или чудным? Что она упустила, где не смогла доглядеть? Пожалуй, сын работал чуть больше обычного, питался скудно и бегло, не желал обсуждать телешоу, при первой возможности возвращался к себе. Он ворчал, что «подгорает проект».
20:06. Теперь время тянулось подобно смоле. Хозяйка с трудом наклонилась и подцепила синюю шапочку, походя изумившись, какой немощной выглядит эта вещица, как не соответствует времени, и как, в общем-то, горько, что у сына осталась лишь эта истрепанная, еще дедова лыжная шапка, так похожая на саму Зинаиду Геннадьевну. С безжалостной ясностью женщина почувствовала себя той, кем, пожалуй, была, - одинокой, никому не нужной старухой, брюзжащей обузой для взрослого сына, которому посвятила всю свою трудную, не особенно дружелюбную жизнь.
Она всегда учила Артемку соблюдать пунктуальность, но к 22:00 тот не вернулся. Зинаида Геннадьевна поднялась, постояла, повозила пальцем по скатерти, с усилием собирая в памяти обновленные телефоны, - скорой, полиции, службы спасения, - затем накапала валокордина. Запах обиды выполз из пузырька и растекся по квартире, вытеснив все остальные.
В 22:10 порожнее ожидание сделалось невыносимым. Зинаида Геннадьевна пошла к себе в комнату, где начала шарить в шкафу, выбирая теплую одежду для улицы. Ее колотило ознобом.
Поворот ключа был подобен громовому раскату. Артемка долго не мог справиться с заедающим замком, он забыл, что нужно надавить плечом на дерматиновую плитку двери, а потом отпустить, потянув за ключ на себя, - и чужаком ломился в собственную квартиру.
Узор на обоях напротив Зинаиды Геннадьевны тошнотворно качнулся, затем поползли сами стены. Как в парковом аттракционе-иллюзии, женщину закрутило, грубо вжав в пианино. Спотыкаясь, она оторвалась от лакированной тумбы, чуть не упала, плеснула рукой, случайно поймала косяк и привалилась к его спасительной твердости. Пол вздымало, как палубу в шторм.
Ком дурноты успел подняться к самому ее горлу. Сглотнув, мать сложила на груди руки, распрямилась и тяжело посмотрела на сына.
Конечно же, тот вернулся без шапки. Благородно поседевшие волосы были собраны в хвост, из-за влажности они слиплись, на макушке розовела зябкая лысинка. Кожаные туфли, похоже, промокли, их острые мысы забрызгались грязью. Пряча глаза, как пассажиры в метро, Артемка возился на пороге: прикрывал дверь, гремел замками и железной цепочкой, топтался большими ногами на коврике, сопел над молнией куртки.
Даже сквозь дурноту Зинаида Геннадьевна почувствовала жестокую правду: сын предпочел бы вернуться в пустую квартиру, он не хотел ей ничего объяснять. Артемка казался потерянным и восторженным одновременно, под толстыми линзами очков блестели большие, всегда по-совиному вытаращенные глаза. Зеркала души, они не умели лгать и обо всем говорили.
- Ты пил? - Отрывисто бросила Зинаида Геннадьевна.
- Только чашку кофе. - Быстро признался Артемка. - С молоком.
Совсем как в детстве, под обвинительным взглядом матери его ширококостная, мешковатая теперь фигура начала усыхать и словно бы уменьшаться в размерах. Потупившись, сын присел и начал терзать шнурки на ботинках.
Зинаида Геннадьевна смотрела на него сверху вниз. Она холодно выплюнула:
- Ты где был?
- Ну мам…
Пришлось надавить:
- Где, спрашиваю, ты был? Почему не предупредил? Я что, должна тебя искать по притонам? Или по больницам высматривать? Ты на меня, на меня погляди. Голову свою подними и увидь, как мать едва не довел до инфаркта. Может, уже как твой отец начинаешь..?
- Я же оставил записку. - Промямлил Артемка, с трудом стаскивая нарядную туфлю. - Никто не виноват, что у тебя до сих пор нет мобильного. Если волнуешься, позвонила бы мне с городского.
Зинаида Геннадьевна почувствовала звонкий удар, словно ей впрямь отвесили оплеуху. Она даже не вспомнила про телефонную трубку, только гадала, страдала да крепко тревожилась. Потом осознала, что Артемка уводит ее в сторону от разговора.
- Хорошо. Но заранее почему не предупредил? Я бы выбрала тебе одежду. Посмотри, какая сейчас погода ужасная, то мокрый снег, то дождь, ветер сильный. Если назавтра ты заболеешь, что тогда делать? Мне за тобой ходить, таскать бульоны и чай, придется брать отгул за свой счет, сам знаешь, как сейчас нелегко, возраст не тот, за любой приработок нужно держаться. Надо ведь, вырастила эгоиста на свою го…
- Я познакомился с девушкой, мам - Перебил сын.
Зинаида Геннадьевна тихо вскрикнула. Казалось, Артемка достал изогнутый кинжал янычара, воткнул ей в живот и начал медленно проворачивать, выпуская наружу все четыре метра кишки. В глазах у нее потемнело.
- То есть… Как это с девушкой? - Промямлила мать, отступая в сторону спасительной плоскости табурета на кухне.
- Ее Маша зовут. Она мне первая написала, в Одноклассники. А сегодня позвала на кофе в кафе.
Люстра под потолком испуганно замигала. Наверное, только поэтому на глаза наползли ядовитые горошины слез:
- Так. И… Что это за девушка?
- Да ты не волнуйся, мам. - Широко ухмыльнулся Артемка. - У меня все хорошо. Она может жить здесь, у нас же двухкомнатная квартира.
- Как это «здесь»? - Прошептала Зинаида Геннадьевна.
Устойчивый, благоустроенный мир разрушился за мгновение, - вторжение чужого, враждебного существа выпятило хрупкость того, что создавалось десятилетиями. Ненаглядный, любимый, драгоценный сынок нашел неизвестно какую девицу и даже думает притащить в дом, - ее, чужачку, в квартиру Зинаиды Геннадьевны! Чтобы соплюшка пользовалась санузлом, готовила на ее кухне, дышала, ходила, трогала вещи, перечила, огрызалась и настраивала сына против единственной матери.
А этот! Каков хитрец, а? Ловко затихарился, все провернул за спиной, - предатель, как все ихнее мужицкое племя.
Словно пассажиры в час пик, слова столпились под горлом. Зинаида Геннадьевна едва прохрипела:
- Эта… Мария. Она не отсюда?
- Ну да. - С гордостью несмышленыша подтвердил догадку Артемка. - Снимает жилье с коллегами на троих, дежурит на кассе в супермаркете, два на два. Дома у нее ребенок, шестилетка, как раз осенью в школу идти. Пацан тебе очень понравится. Она хорошая девушка, знаешь, как с ней интересно? Говорит, я очень смешной.
Зинаида Геннадьевна прикрыла глаза и крепко, до белизны сжала пальцами переносицу.
Сын собрался вести в дом лимитчицу, какую-то разбитную кассиршу с прицепом, охотницу за квартирами. Такая Маша обставит сейчас дуралея, вытравит бабку и заживет припеваючи. Сучью породу женщина хорошо знала: они как плесень заводятся, ничем их не выгонишь, сами кого хочешь сживут. Приходят и пользуют все готовенькое.
Наверное, двери уже закрывались, - сдерживаемые было слова ринулись наружу всем скопом. Зинаида Геннадьевна взвыла:
- Артем! Ты себя видел?! Где мы, а где кассирша из супермаркета?! С чужим ребенком, незнамо от кого набрюхаченным! У нее небось даже высшего образования нет! Семья свиней кормит в деревне, бухают не просыхая! Алкашня! Приедут! Сюда к нам приедут! В дом к нам сюда!
Соседи отозвались яростным стуком по батарее. Но Зинаида Геннадьевна сама стала как батарея, на самой грани того, чтобы рвануло где-нибудь в шве и обварило всех кипятком. Сейчас она ничего не боялась. Еще раз позволят себе оскорбительно бзденькнуть, сама поднимется на этаж, будет трезвонить в дверные звонки и вопить, что думает по поводу трусливых стучал.
Ощутив свою дикую, вольную, непривычную силу, женщина уже ровнее сказала:
- Пока здесь живу, твоим Машкам места не будет. Надо же, никакой благодарности, хочет мать в могилу спровадить. Я что, о тебе плохо забочусь?
Артем стоял в дверях кухни, закрывая собой весь проход, огромный, будто медведь, запертый в клети малогабаритной квартиры.
- Мам, тебе же любая не понравится. - Тихо признал сын. - Хоть эта Маша, хоть дочь академика. Даже Леночка. Леночку-то помнишь еще? Как ты ее костерила? А теперь, небось, локти кусаешь? У тебя все плохие, всегда. А мы сами кто? Мам, посмотри на нас, как мы живем. Я инвалид. Ты уборщица, тебе в одном лифте с сотрудниками ездить нельзя, зато гонору, как у графини. Без мужа, только отца моего костеришь. Меня совсем задушила. Жить не даешь. Я сам уже старый, сам могу за себя думать. Один раз на свида…
Перебив, заверещал телефон.
Артемка полез в карман брюк, глянул на захватанный экранчик, - тот отразился в стеклах очков двумя прямоугольными пятнами. Кожа сына осветилось мертвенным голубым светом, потом Зинаида Геннадьевна поняла, что Артемка побледнел по-настоящему. Лицо его вытянулось, глаза заморгали, часто-часто, как в детстве.
Он грохнул трубкой по кухонному столу, развернулся и пошел в свою комнату. Мобильный остался включенным. Зинаида Геннадьевна успела трижды перечитать сообщение:
«Никогда больше не пиши мне и не звони. Придурок».
Чистое, незамутненное счастье рвануло во мраке истерзанной тревогой души, искорки радости окатили волной живительной силы, вымывая гадкое, илистое ощущение пережитого кошмара. Беда отступила. Ее Артемка никому не был нужен, даже приживале с ребенком! А этот гороховый шут уже успел придумать семью…
Зинаида Геннадьевна поспешила в комнату сына. Тот лежал на смятой постели, повернувшись к стене. Совсем как в детстве, она села в ногах и тихонько начала говорить. Артемка слушал, позволив гладить по широким мягким плечам и седой голове. Теперь он со всем соглашался.
Они поужинали куриными ножками с разжаренным толченым картофелем. Зинаида Геннадьевна порезала два горьковатых, пахнущих весной огурца. Пили чай с пряниками и рассыпными конфетами. На радостях хозяйка позволила себе разгуляться - она без стыда съела пряник, трюфель и три халвы в шоколаде.
После женщина долго лежала без сна, уставившись в потолок: из окна падал уютный свет фонаря. Сквозь кружевную тень тюля с несокрушимой годами настойчивостью тянулись черные усики люстры. Зинаида Геннадьевна не стала закрывать форточку, с улицы приятно тянуло ночной свежестью. Под стеной дома укоренялся, вливался в новую жизнь найденный зонт.
Подошел к концу очередной день, - на сей раз удивительный, напомнивший, как мал и хрупок созданный нами мир, как зыбко наше уютное счастье. Этот день говорил, что нужно радоваться каждой минуте, стремиться жить здесь и сейчас, ценить близких и не отказывать в поддержке нуждающимся.
«Скоро май» - почувствовала, наконец, Зинаида Геннадьевна и улыбнулась. У них с Артемкой все снова было замечательно.